Арт

Bye-bye Starman. Дэвиду Боуи – с любовью и прочей чушью

В красной Стране Советов отчаянно не хватало колера. Привозной товар – от французских кинокомедий до кока-колы и жвачки Wrigley’s – с ходу покупал не смыслом, а формой, упаковкой. Партийные идеологи сражались не с тем и не с теми: они бились против вражьих идей – и напрочь упускали магию стиля. Какие там к черту «чуждые веяния»?

Мало кто знал языки. Работала фактура. Парижские понты и лондонский драйв. Битловские узкие брючки и сапожки со скошенным каблучком. Звериная пластика Мика Джаггера. Гусарский мундирчик Хендрикса. Драные мини Дженис Джоплин. Психоделические хэйры и джинсовые клеши.

И, пожалуй, самый центровой из всей банды рок-фриков – мальчик-девочка-мутант-пришелец-оборотень-цветок Дэвид Боуи. Поп-стар с другой планеты. Еще два дня назад ему было 69. Сегодня – уже вечность. Он ушел. Что осталось?

Чем дальше катится время, тем яснее смысл присутствия в родной шумовой среде странных сигналов извне и безумных героев ниоткуда. То, что в другой реальности зовется поп-сценой, нам задавало не форматы потребительской развлекухи, а измерения личной свободы.

Рок-н-Боуи уже тогда делал из себя не радиоточку, а цветной телевизор. Знаете, чем это было для пионеров и комсомольцев – в стране, где все ксероксы были под контролем спецслужб, а любимым массовым действом были первомайские демонстрации?

По обложкам его дисков можно изучать смену поп-стилей и трендов. Каждой своей музыке Боуи делал новое лицо. Длинноволосое нечто, жеманно прикорнувшее на кушетке в дамском платье. Космический пират в сапогах на платформе и рыжей шевелюрой «взрыв на макаронной фабрике».

Бледный денди с росчерком-молнией через лицо. Белокурая бестия берлинского разлива: рукава закатаны, взгляд с прищуром, косая челка, в зубах сигарета. И так далее. И каждый раз иначе. И тормозов нет и быть не может. И своей новой пластинкой он снова всех одурачит. Вы на футбол? А я в кино. Катрин Денев без меня не сыграет вампира.

Боуи был интересен, даже когда проигрывал. Придумывая группы, которые было невозможно любить. Создавая провальный миманс. Записывая нойз, который никто не хотел покупать. Озвучивая «Губку Боба». Мелькнув в «Твин Пикс». И сыграв в московском Колонном зале перед безразличной массой властных функционеров свой самый провальный концерт – с последующими злыми слезами в гримерке.

Фасонный чувак с разными глазами (один голубой, другой серый – память о школьной драке из-за девчонки) год за годом демонстрировал высший класс одиночных полетов. С великолепным пренебрежением к цифрам продаж. Денди рок-н-ролла не следовал моде. Он сам был модой: автор, дизайнер, костюмер, гример и стилист.

Боуи как артист – мастер мелкой нарезки и грубого монтажа. Здесь живут Курт Вайль и Жак Брель, Arcade Fire и Оскар Уайльд, уличный перформанс и театр Кабуки, глэм и кул джаз (стаж игры на саксе – с 12 лет), экранный нуар и видеоарт…

Любой Боуи-текст – авторский микс наличной культурной среды. Результат убеждал через раз. Но класс сборки оставался неизменно безупречным.

Боуи – человек-сквозняк. Идеальный absolute beginner. Возможно, именно поэтому ему так удавались перезапуски творческих карьер – от собственных арт-реанимаций (его как артиста хоронили каждые лет пять – а он все равно возвращался) до коллабораций с Лу Ридом и Игги Попом, которые под его крылом записали свои лучшие диски. Возможно, именно поэтому он так лихо сплясал на пару с Миком Джаггером в клипе «Dancing In The Streets» – несколькими годами ранее шокировав публику слухами о их гомосексуальной связи.

Подарил Mott The Hoople гимн вечно молодых пижонов All The Young Dudes. Спел с Фредди Меркюри про жизнь под давлением. А с Джоном Ленноном сочинил злобную песенку Fame – о сволочной поп-славе, от которой так больно.

У нас его осторожно уважали. А любили нежного Маккартни. Карамельного Элтона Джона. Взвинченных «цеппелинов» и наждачных «слэйдов». Боуи был для любви слишком непрост. Он тиражировал не угар, а схемы кройки и шитья. И потому цеплял самых амбициозных и продвинутых. Любителей «двигаться дальше». Таких же дизайнеров как он сам.

Главным фанатом разноглазого Стармэна на позднесоветском пространстве стал Борис Борисович Гребенщиков. БГ успешно привил на камнях Петербурга лондонское эстетство, игру в цитаты, умение чужое делать своим, а также привычку интересничать и путать следы. Плюс косые челки и фасонные прикиды. Там пришельцы прижились.

У нас - нет. У нас вообще много чего нет. И Боуи в этой из постсоветских зон был (и есть) важен по-особому - как невозможность. Как знак недостижимой здесь и сейчас личной свободы. Как пример красивой рисковой жизни вразлет, внахлест, нараспашку – и при этом набело, без грязи и сволочизма. Ловкач-хамелеон? Надменная сволочь? Да бросьте. Перфекционист и мечтатель. Вечный пацан в поисках улета.

Но не надо скулить. Золотые рок-н-ролльщики не ложатся в ящик. Они уходят в чистую энергию своих треков. И отсутствие первоисточника никак не влияет на режим вещания и качество трансляции.

Хотите Боуи? Он у вас есть. Не хотите? Ему уже не важно.