Жизнь

Этос благодарности. Неутилитарные основания университетской жизни

Татьяна Щитцова

 

Философ Татьяна Щитцова – об особом этосе благодарности, который возникает, когда отношения учителя и ученика помещается в условия Университета как места доступа к истине.

В переводе на беларусский текст опубликован в книге «Код прысутнасці: анталогія беларускага мыслення. 2000-2015». Анталогия составлена совместно Летучим университетом и Беларусским Коллегиумом. Приобрести анталогию можно в книжных магазинах «Логвинаў» и «Академкнига».

В рамках Недели беларусского мышления состоится дискуссия по мотивам Анталогии «Беларусское мышление: Quo vadis?». Она пройдет 25 сентября, в воскресенье, в креативном хабе «Корпус 8» (Минск, проспект Мамшерова, 9). Начало – в 16.30.

Введение

Хорошим введением в вопрос о неутилитарных основаниях университетской жизни мог бы послужить знаменитый текст Канта «Спор факультетов».

В этой работе Кант стремится обосновать особую миссию философского факультета, который – что важно в контексте нашей темы, – получает название «низшего», потому что не работает прямо на пользу правительства, на его официальную идеологию и текущие практические нужды (к «высшим» относились: богословие, право, медицина).

Вразрез с установленной иерархией факультетов Кант отстаивает тезис о том, что именно философскому факультету принадлежит ключевая роль в развитии всех наук и свободы мышления (в деле достижения истины). Если читать эту работу в политическом ключе, то Кант хочет убедить в том, что правительство может и должно быть заинтересовано в работе философского факультета. Его аргументом было указание на особую метапрагматику «философских» задач, которая призвана была обеспечить продуктивную работу «высших» факультетов.

 

«Журнал» также рекомендует:

  

 

Политическими эти рассуждения делало одно принципиальное допущение: правительство могло продвигать исключительную миссию «низшего» факультета только при условии признания ценности свободного мышления и, соответственно, ценности социокультурного развития, опираюшегося на эту свободу.

От этого кантовского текста несложно перебросить мост к положению дел в современном университете. Говоря пока чисто формально, нас также интересует опознание в университетской жизни чего-то, что не подчиняется её злободневной прагматике (от финансовой и репутационной стабильности институции до карьерных перспектив выпускников).

Если наш (студенческий/преподавательский) опыт университетской жизни сопротивляется редукции к экономическим схемам продавец-покупатель, фирма-клиент, поставщик-потребитель, или же – к идеологическому обслуживанию авторитарного режима, то именно в силу того, что поперек логике рынка или же вопреки интересам госидеологии разворачивается измерение, не схватываемое в терминах пользы, выгоды, «функциональности».

Часть 1

Отдавая должное кантовской проработке интересующего нас вопроса, я хотела бы развернуть иную перспективу в выявлении неутилитарных оснований университетской жизни.

На этот раз вход в тему будет не столько политическим, сколько микросоциологическим, а именно – через отношение между учителем и учеником, преподавателем и студентом.

Говоря еще конкретнее: речь пойдет об особом этосе, который формируется, когда это базовое образовательное отношение (учитель-ученик) оказывается институционально опосредовано, то есть когда обучение ведется «от имени» и в рамках университета.

Я определяю этот этос как этос благодарности, и хочу еще раз подчеркнуть, что речь идет об университетском (внутриинституциональном) феномене, для понимания которого принципиально важен тот факт, что именно университет (а не диалог с учителем сам по себе) является местом доступа к истине.

В этой связи для нас важна вполне определенная историческая рамка, которую схематично можно очертить как переход от эксклюзивного отношения учитель-ученик к институционально опосредованному отношению. При этом нам, конечно, следует принять во внимание относительно недавнее социологическое усложнение в этом вопросе, связанное с переходом от элитарного университетского образования к массовому.

Можно предположить, что такого рода демократизация университетской жизни должна была привести к некоторому приглушению названного этоса, но не в том смысле, однако, что он стал вырождаться, а в том, что его стало труднее распознать и осуществить («прожить») в новых социальных условиях – прежде всего в силу таких глобальных трендов, как экстенсивная бюрократизация и неолиберальная идеология, которые емко сочетаются в дефиниции «эффективный менеджмент», ставшей своеобразным паролем современной институциональной жизни, включая сферу высшего образования.

Оригинальную концептуализацию трансформации университета, произошедшую в связи с «омассовлением» высшего образования, предложил Лакан в работе «Оборотная сторона психоанализа».

Соответствующий переход интерпретируется им как переход от господского дискурса к университетскому (в рамках более общей теории о четырех видах дискурса). Здесь не место останавливаться на деталях этой теории.

Я хочу указать лишь на три взаимосвязанных момента, которые характеризуют университетский дискурс в понимании Лакана. Это:

1) демократичность в доступе к истине;

2) перенос акцента с личности (авторитета) учителя на объективное знание (именно оно является «агентом» университетского дикурса);

3) системная связь знания с бюрократией (которая выступает как структурное воплощение полного всезнания).

В результате взаимосвязи этих моментов производство истины присваивается (контролируется) бюрократическим порядком. Ключевая идея Лакана заключается в том, что при равном (всеобщем) доступе к истине именно бюрократия выступает как способ установления (упорядочивания) отношений между властью и желанием (желанием знания). Таким образом функцией университетского дискурса оказывается фреймирование индивидов в соответствии с бюрократической логикой, а отнюдь не служение их коммуникативному самовыражению.

Примечательно, что в качестве примера Лакан приводит СССР, где, по его словам, в конечном счёте восторжествовал университетский дискурс, ставящий в сердцевину общества идею абсолютного знания (централизованный спущенный сверху план и т.д.)

Зафиксированная выше взаимосвязь трех моментов является базовым структурным принципом и современного менеджериального университета, переформатированного в соответствии с законами рыночной экономики и неолиберальной идеологии. 

В этой связи стоит отметить, что смена идеологии сделала функциональность институций более рафинированной – в том плане, что ее (по сравнению с ситуацией в СССР) сложнее упрекнуть в деиндивидуализации (или деперсонализации).

Вместе с тем, трактовка Лакана представляется опрометчивой именно в том, что он назвал этот новый дискурс собственно университетским, тем самым – на уровне импликации – исключив возможность присутствия в университетской жизни какого-то иного измерения, которое на своей территории отменяло бы (суспендировало) любую спланированную прагматику.

Здесь уместно сослаться на слова Машере, отмечавшего, что под университетом у Лакана имеется в виду «отталкивающий символ, мифологизированная инстанция, не имеющая отношения к фактам».

Именно благодаря такому «мифологизированию» Лакану удалось заострить внимание на системной функциональности как ключевой черте университета «для широких масс». Но не следует путать «художественный прием» с социальным анализом университета как фактической институции.

В этом последнем случае современные авторы отмечают, что университет как институция характеризуется фундаментальным противоречием «между прагматическими стремлениями и идеальным смыслом, иначе говоря, между аппаратом управления и профессурой».

Сосредоточиваясь на этой внутренней противоречивости, я хочу развернуть ее как конфликт двух этосов: управленческого прагматизма, или этоса пользы, и академического этоса благодарности, который, как я постараюсь показать, наделяет «идеальный смысл» и «научные интересы» дополнительной практической модальностью, высвобождающей их из рамок управляемой функциональности.

Теперь я хотела бы очертить идейный контекст, откуда я черпаю ориентиры для постановки вопроса об особом университетском этосе. Таким контекстом является радикальная феноменология, которая обращается к феноменам, про которые нельзя сказать, что они есть, что они суть предметы (предметные, или интенциональные, данности).

В рамках этого направления особое место занимает феноменология дара, в которой, как я полагаю, можно найти некоторые опорные моменты для прояснения заявленного выше университетского этоса благодарности. Ограничимся пока кратким конспективным фиксированием соответствующих идей двух ключевых авторов в этой области – Деррида и Мариона.

Деррида принадлежит заслуга весьма виртуозной тематизации дара как «невозможного феномена». Тезис о «невозможности дара» аргументируется тем, что всякое заявление о даре (называние дара) неизбежно включает таковой в круговые отношения экономического и/или символического обмена в соответствии с классической схемой «дарение-принятие дара-ответный дар». Включение же в логику обмена (в чем бы он ни выражался) автоматически аннулирует дар.

Интригующий вывод о том, что в мире явлений у дара строго говоря нет возможности сбыться как дар (то есть как чистый дар, который не предполагает никакой компенсации), не отменяет при этом, согласно Деррида, резонности прицельного вопрошания об основаниях нашего воображаемого понятия о «чистом даре».

Марион, один из ведущих представителей теологического поворота в феноменологии, вполне разделяя тезис о том, что феномен дара находится вне логики экономического обмена, программно расходится с Деррида в том, что полагает как раз опыт настоящего дара возможным. В рассуждениях Мариона принципиально важным является тезис о том, что дар (а именно, осуществленный феномен, перформатив дара) можно описывать, вынося за скобки, по меньшей мере, один, а иногда и два из трех элементов дара (дарящий-даримое-получатель).

Марион подчеркивает, что это примечательное обстоятельство ясно указывает на то, что дар (феномен дара) управляется совершенно иными правилами, нежели теми, которые прилагаются к предмету или бытию (тому, что есть, может быть предъявлено). Приведем три примера, которые обсуждает Марион и каждый из которых по-своему созвучен интересующему нас академическому этосу благодарности.

1) Пожертвование денег благотворительной организации. – Мы осуществляем реальный акт дарения (дарим деньги), при этом наш дар идет ни к кому – то есть ни к кому лично нам известному.

2) Получение наследства, когда «дающего» уже нет в этом мире и он никогда не встречался с получателем и не знал его. – Это вполне осуществившийся акт дарения, хотя в этом опыте дара нет дающего.

3) Христос в эсхатологических притчах. – Когда кто-то давал что-то бедным, он на самом деле давал это Христу, но он никогда не мог бы представить себе, что это давалось Христу. Дающий, таким образом, отдавал свой дар анонимному или даже отсутствующему получателю.

Во всех названных случаях отсутствие получателя или дарителя является условием возможности осуществления опыта дара. Это объясняется именно тем, что вместе с выключением одного из указанных элементов устраняется возможность симметричного ответа – ответной благодарности.

Здесь позиции Деррида и Мариона сходятся: дар является даром именно потому, что на него нет отклика, ответа, встречной благодарности. Таким образом, мы вышли на тему благодарности с критической стороны – как на акт, аннулирующий дар, – акт, делающий дар невозможным.

В таких линейных (схематичных) рассуждениях есть своя ловушка: если благодарность аннулирует дар, за что же она благодарит? Другими словами, в круге взаимного обмена благодарность – вопреки семантике слова – также теряет значение (ответного) дара и выступает как функциональный элемент взаимовыгодного обмена.

Университетский этос благодарности может быть интерпретирован в терминах дара и как таковой он обладает уникальной способностью учреждать и удерживать социальную связность (формировать академическое сообщество). Иначе говоря, академическое сообщество основывается на этом этосе.

Часть 2.

Для начала следует спросить, о какой благодраности идет речь. Как она себя проявляетет?

У благодарности есть своя психосоматика: если она проговаривается, то проговаривается «на вдохе», за которым стоит внутренний подъем («волна благодарности»). Учитывая среду, в которой этот подъем предположительно сбывается, мы можем – в первом приближении – определисть благодарность как этическое измерение познавательного энтузиазма, вызываемого преподавателем в аудитории.

Немецкое понятие Bildung по своей семантике (образование как возведение здания) недвусмысленно указывало на то, что университетская деятельность имеет не только и даже не столько когнитивный, сколько в первую очередь моральный и экзистенциальный характер: со студентом в стенах университета происходит определенная трансформация.

Нам важно опознать (зафиксировать) тот момент, что подъем благодарности играет принципиальную роль в том, какая трансформация происходит (может произойти) со студентом.

Благодарность, пока она остается невысказанной, дает о себе знать, например, в виде энтузиазма по поводу обсуждаемого вопроса, в виде воодушевленного вклада в дальнейшую разработку вопроса. Так называемый «живой интерес», если его удается вызвать у студенческой аудитории, имеет в своем посыле – в своей интенции – ноту (настрой) благодарности.

Наш вопрос оказывается, таким образом, прямо связан с трендовыми понятиями мотивации и мотивированности («хороший студент – мотивированный студент»). При этом мотивированность определяется из горизонта прагматических и/или эстетических запросов самого студента, то есть определяется сугубо индивидуалистически.

В этом отношении благодарность является этической альтернативой мотивационному письму. Если в последнем случае набор мотивирующих факторов устанавливается самим студентом (или абитуриентом), то благодарность является скорее привходящей мотивацией – то есть она нами движет, но движет «привходящим образом», а именно – как отклик на слово преподавателя.

С помощью этой аристотелевской категории удается, как мне кажется, уловить также отличие интересующей нас благодарности от ритуальной вежливости, пронизывающей повседневность. Например: «буду благодарна, если вы поможете расставить столы обратно»; «сделайте одолжение, передайте книгу моему товарищу, буду очень благодарен».

Подобные речевые ситуации выявляют круговые структуры взаимного признания и уважения. Благодарность включена в них, подчинена их логике. Даже если помощь с чьей-то стороны приходит неожиданно (без предварительной специальной просьбы), мы непременно замыкаем круг ответной благодарностью. В противном случае ситуция получает истолкование в духе «он (я, ты) даже не поблагодарил», которое выявляет, что благодарность объективно наперед ожидается в самой структуре социального взаимодействия.

В рассматриваемом нами случае это не так (или не совсем так). В аудитории благодарность (как этическое измерение познавательного энтузиазма) отнюдь не ожидается наперед как нечто «само собой разумеющееся», в этом смысле она приходит (поднимается) «словно ниоткуда» и всегда – непредвиденным образом.

Если вернуться к схеме «дар – даримое – благодарность», то есть сложности с тем, как определить «даримое» в университетской аудитории, но что еще важнее – мы должны понять, что дарителя (которому я должен был бы быть благодарен за дар) нет!

Кому я благодарен? Учителю? Но разве его можно назвать дарителем? Разве учитель (преподаватель) как университетский служащий мне (как студенту) что-то дарит?

Очевидно, что в академической ситуации привычная речевая фигура «я вам так благодарен» – в смысле «лично обязан» – не работает: здесь не тoт случай, когда можно было бы вести речь о прямой обязанности лицу за то, что оно сделало само от себя лично для меня.

«Лично» ученик ничем не обязан: своей работой учитель не делает мне (мне лично) никаких «одолжений», подарков. Он «дает» – но не мне лично (не мне непосредственно), а мне как студенту университета и делает это как преподаватель университета.

Примечательно, что согласно самой семантике слова, он «даватель», при этом префикс «препо» указывает на то, что давание осуществляется в ассиметричном – иерархическом – режиме. Имеется в виду академическая иерархия. «Давать» в/с этой позиции (с позиции академического превосходства) его уполномочил университет. Уполномочил значит признал право (легитимировал) и предоставил возможность (афилиировал). Именно эта институциональная предпосылка (структурно) лишает преподавателя статуса дарителя. Он работает «на»: на институцию, призванную быть местом установления отношения к истине. В этой работе «на» преподаватель является посредником. А то, «на что» он работает, имеет соответственно план «видимого» (институция) и план «невидимого» (отношение к истине).

В связи с обсуждаемым институциональным опосредованием важно также добавить, что работа в аудитории имплицитно предполагает перспективу разделяемой благодарности – когда энтузиастический подъем переживают сразу несколько/много слушателей.

Будучи, по своей сути, этическим настроем (приподнятостью), благодарность в случае разделения характеризуется уникальной способностью «замораживать» идиосинкразии и конфликты, которые предположительно имели место между теми, кем она сейчас разделяется. Другими словами, она обладает способностью устанавливать «сингулярную универсальность» (Бадью), или особую форму солидарности – аффективную солидарность «взволнованных».

Неутилитарные основания не подлежат директивной мобилизации. Их нельзя вызвать «по заказу», спланировать. При этом именно их проживание играет решающую роль в формировании академического сообщества, «делает университет университетом».

Существует также критический, или негативный, способ их актуализации: они оттеняются, высвечиваются как значимые в ситуациях, профанирующих их этическую трансценденцию.

Можно выделить два основных контекста (субъективный и объективный), в которых это имеет место. В первом речь идет о невозможности требовать от ученика доказательств личной благодарности, поступков под знаком «я вам должен». Этическая неправомочность подобных притязаний со стороны учителя представляется очевидной именно по той причине, что они следуют формуле взаимного обмена: «я тебе – ты мне».

Стоит подчеркнуть социальную уязвимость студентов, открытых опыту благодарности. В рамках университетской жизни всегда остается возможность разного рода злоупотреблений, манипуляций и спекуляций на этой почве. Самое распространенное из них, это когда преподаватель начинает внушать своему ученику, что тот «ему обязан».

Особым этическим преступлением является здесь присвоение благодарности и тем самым – разрушение этоса благодарности, который можно определить как перформативное интерсубъективное понимание того, что в основе академического сообщества лежат неутилитарные принципы.

Вторым контекстом является как раз угроза системного присвоения (в сущности, аннигиляции) неутилитарных оснований университетской жизни на уровне администрирования: или через подчинение авторитарной идеологии, или через экономизацию, осуществляемую неолиберальным менеджментом.

Последний вариант имеет глобальную злободневность. Опыт последних двух десятилетий показывает, что административные методы «заботы о качестве образования» вступили в конфликт с преподавательскими представлениями о базовых принципах культивирования академического сообщества (включая сюда, разумеется, и студентов) и что в самом понимании ключевых задач университета произошла отчетливая поляризация, обусловленная разными логиками и ценностными ориентирами этих двух классов университетской корпорации – управленцев и преподавателей.

То, что в этом конфликтном контексте упрочение менеджерской логики в университете воспринимается как угроза его неутилитарным основаниям, интуитивно вполне понятно и, полагаю, давно составляет неизбывный фон тревожности в институциях с сильными академическими традициями.

Вместе с тем остается открытым вопрос о том, действительно ли названная поляризация сигнализирует о «конце университета» или же она является новым (более сложным) форматом его функционирования в новых социально-исторических условиях?

Мне представляется более релевантной вторая позиция, которая предполагает, что сегодня обсуждение вопросов высшего образования и производства знаний невозможно без принятия во внимание конститутивной амбивалентности современного университета – структурной раздвоенности его базовых ориентиров.

Так, Рональд Барнетт (профессор Института образования Лондонского университета), поясняя суть «фундаментального противоречия между аппаратом управления и профессурой», подчеркивает, что «невозможно одновременно руководствоваться утилитарными целями, решительно обеспечивать выполнение всех управленческих задач и при этом не ограничивать ничьих научных интересов».

Острота названного противоречия проистекает не просто из различия соответствующих профессиональных сфер (каждая из которых предполагает собственные профессиональные интересы), а из радикального различия базовых этосов управленческой и академической форм жизни – этоса пользы и этоса благодарности.

Вместо заключения

В сосуществовании этих этосов в рамках современного университета есть своя интригующая диалектика, заслуживающая, конечно, отдельного обсуждения.

Следует указать на характерный моральный антагонизм во взаимооценках «академиков» и менеджеров. Если первые винят своих «контрагентов» в цинизме, то вторые – в гедонизме, что составляет особую внутриинституциональную драматургию, в которой психология переплетается с политикой.

«Гедонистами» академики предстают потому, что менеджеры, будучи университетски образованными людьми, обладают «тайным знанием» о том, что в своей работе преподаватели имеют доступ к «особого рода удовольствию», которое лежит за рамками эффективности, результативности, тайминга и мобилизации. То есть будучи вписаны во все эти коды самим фактом работы на институцию, преподаватели одновременно получают от своей работы «прибавочное удовольствие», не подлежащее ни контролю, ни калькуляции.

То, от чего они получают удовольствие, включает не только познавательный процесс как таковой, не только «живые дискуссии» с их эвристикой и полемическим накалом, но и (в первую очередь!) особый этос благодарности, онтологически неуловимый для каких-бы то ни было замеров и установления критериев качества.

Второй диалектический момент заключается в том, что само по себе институциональное опосредование (межличностных отношений, связанных с установлением отношения к истине) работает, так сказть, на два фронта, выступая основанием для обоих этосов: и для менеджерского этоса пользы, и для академического этоса благодарности.

Доклад был сделан на Летней школе Летучего университета в июле 2014 года.