Жизнь

«Моя вагина». Гендерное насилие как норма мировосприятия

У нынешнего беларусского лета – женское лицо. Это лицо «Евы» Хаима Сутина, это лица Светланы Тихановской, Марии Колесниковой и Вероники Цепкало с фотографий, который день крутящихся в интернете. Совершенно ясно, что этим летом придётся считаться с «женской повесткой», тем более что избирателей-женщин в Беларуси большинство.

Между тем, мы уже много лет существуем в атмосфере агромачизма и внутренней мизогинии: слушаем, сколько нам нужно рожать, где сидеть и что варить, отвоёвываем свои личные границы, право на защиту от насилия, право на репродуктивный выбор, свободу распоряжаться своей телесностью. В рамках мачистской постсоветской массовой культуры «женское» – значит вторичное, несамостоятельное, ненастоящее, несерьёзное, даже постыдное.

Очевидно, что и во время «обеспечения порядка» работают «пацанские» понятия: «женскую» сцепку не тронули, в списке задержанных женщин значительно меньше, чем мужчин. Что ж, для женщин это не такие уж плохие новости. Но глупо было бы отрицать, что средняя женщина существенно уступает в физической силе среднему омоновцу (*зачеркнуто) среднему мужчине.

Однако мы живём не в том веке, когда физическая подготовка определяла социальный статус и личную продуктивность. Женщина непременно рухнет, если её толкнет крепкий парень при исполнении, а на посту президента – с чего бы ей рухнуть? Это же не хоккей.

Настоящий пожар в российских литературных кругах недавно разожгло стихотворение Галины Рымбу «Моя вагина» в поддержку художницы Юлии Цветковой, подвергшейся в России преследованиям за изображение женских половых органов. Как и картины Цветковой, верлибр Рымбу нацелен на дестигматизацию женскости, снятие табу и борьбу с тоталитаризмом сознания. В верлибре поэтесса прямолинейно описывает интимное: половое созревание, сексуальные практики, роды.

Художница Юлия Цветкова

 

Гиперреалистичная картина глубоко личного опыта становится присвоением, возвращением права контроля над своим – женским – телом, над сексуальностью и фертильностью, и через телесное – над своей жизнью, всеми её сферами; Рымбу сводит вместе мотивы гендерного насилия и насилия социально-политического, размывает границы между ними.

Стихотворение сразу стало «вирусным»: его обсуждали, о нём спорили, оно вызвало острое недовольство консерваторов и уже переведено на множество языков; беларусский же перевод запаздывает. А между тем «получить» этот текст было бы очень полезно для беларусского искусства.  Схожесть менталитета и схожесть политического сценария наших стран порождает схожие экзистенциальные проблемы: мы фактически существуем в ситуации насилия, что в последние дни, кажется, стало очевидным для подавляющего большинства.

Эстетизация физиологичного имеет намного более ранние прецеденты как в мировой, так и в русской поэзии, взять хотя бы изданные на рубеже веков книги Ярослава Могутина и куртуазных маньеристов. Однако у Рымбу центральной стала тема гендерного насилия, желание снять с женской телесности клеймо «вторичности» и «стыдности».

Прогресс в искусстве нелинеен; оно постоянно ищет и находит новые средства выражения, новую речь, которая, как и любой резкий выход из плоскости, болезненна для условной традиции. Беларусскую же поэзию в сравнении с другими можно назвать пуританской: в ней вряд ли можно обнаружить равные по натуралистичности свидетельства интимного. Тем не менее в стихах Ольги Гапеевой, Марыйки Мартысевич, Юлии Тимофеевой и других авторов всё же можно найти примеры эстетического осмысления различных форм телесного, специфично женского опыта, зачастую болезненного и травматичного.

Интернет-травля Галины Рымбу стала своеобразным продолжением её текста и фактически подтвердила факт гендерного насилия как нормы мировосприятия. Выходит, что существует «неправильное» искусство. Поэтесса «неправильно», не так и не теми словами поддержала художницу, которая тоже рисовала «неправильные» картины… Если сопоставить эти два «обвинения», получится очень грустная картинка тоталитарного мышления как на уровне государства, так и на уровне культурных элит.

Разные формы подавления с разных сторон в итоге сводятся в одну точку – точку немоты. Так нельзя, об этом не пиши, этого не говори. Тебе закрывают рот. Это то, что максимально актуально для беларусского искусства, всё более чётко разделяемого на «угодное» и «неугодное». Нужно ли искусству одобрение потенциального зрителя или читателя, кем бы он ни был?

Давление разнообразных элит по поводу уместности тех или иных слов и тем в искусстве, подавление эстетического многообразия актуальны не только для российской культуры. Опыт выхода из зоны невидимости, осознанный отказ от молчания, преодоление связанного с этим сопротивления косной ткани «привычного» актуальны не только для женщин.

История одного – нужного нашей литературе – текста учит нас многому. Что культурный плюрализм и свобода высказывания – огромная ценность. Что «привычное» и «хорошее» – это не одно и то же. Что подавление не диалог. Что граница между личным и социальным беспощадно проницаема. Что в ситуации, когда твоё существование оспаривается, присутствие становится новым способом высказывания. Тело становится новым языком протеста.

И женское тело, женское лицо отвоёвывает равное право на существование перед лицом хаоса действительности.

Читайте дальше:

Как правильно бить своего ребёнка?

Должно ли стать нормой кормление грудью в общественных местах?

Белье раздора. Будут ли женщины покупать товары у тех, кто называет их «самками»