Жизнь

За что мы любим СССР

Я не могу добавить ничего талантливого и свежего к тезису о том, что СССР был мерзким монстром. Рассуждения выросших звеньевых пионеров, октябрят и инструкторов комсомола о том, почему Советский Союз и все советское преступны, представляются мне театральной инсценировкой платоновского «Федра». Тезисы Сократа и Федра давно известны – и вот актерам нужно тужиться, имитируя живую дискуссию, хотя любой зритель со школы знает следующий аргумент в этом вечном разговоре.

Да, свобода лучше тюрьмы. Да, выбор лучше дефицита. Да, независимость лучше пребывания в империи. Но почему мы продолжаем доказывать это с таким пафосом? Неужели это представляется нам нуждающимся в объяснении? И – если так, то не пора ли задаться другим вопросом? Что было там, в СССР, такого, что мы продолжаем доказывать себе, что СССР ни в коем случае, больше ну ни разу – нельзя любить?

И начать этот сеанс следует с признания очевидного. На время позднего совка у моего поколения пришлось детство. Детство – это особое состояние человека. Когда ты его переживаешь тебе хочется, что оно как можно скорей закончилось. Чтобы ты, наконец, повзрослел.

Когда взрослеешь, оказывается, что все – вот буквально все, что было в детстве, – было проникнуто счастьем. И дело не в том, что трава была зеленей – дело в том, что ты сам был зеленей. И, глядя на траву, ты еще мог думать о её красоте, а не о том, что нужно срочно ехать переобувать зимнюю резину.

Школа, хоккей, коньки, езда с горки на санках – либерал в тебе может пытаться развернуть поток воспоминаний в русло того, как скудны были развлечения советского школьника. Но повзрослевший ребенок все равно будет восторгаться шипучкой из автоматов, с сиропом и без (с сиропом предпочтительней). Все равно будет замирать, вспоминая особое, детское, переживание снега, морозной прозрачности, счастья от влекомых за собой санок.

Нельзя запретить себе любить детство. Так уж сложилось, что наше детство безраздельно связано с СССР. Но это только вершина айсберга наших отношений с советским. Ибо главное тут – то, что в эти наши восторженные детские мозги была загружена до деталей разработанная к середине 1980-х религиозная иконография. Со значками октябрят, на которых бог был изображен юным и курчавым, с пионерской присягой, написанной – признаем это – талантливо и как раз в расчете на детскую восприимчивость, готовность вспыхнуть в ответ на призыв, который взрослому показался бы пафосным. С клятвами умереть за бога и его партию. С оставленной за скобками загробной жизнью, в которой все конечно же ровно так, как в Артеке – и среди ангелов рядом с морем там ходит Саманта Смит.

И вот это чувство – когда ты стоишь в тщательно отглаженном красном галстуке (при касании утюга ткань издавала уютный запах), в белоснежной рубашке, и над тобой – голубое небо, даже не небо – небеса, и ты повторяешь речитативом, вместе с сотней других голосов – «Всегда готов!», «Всегда готов!» – это чувство совершенно религиозное по своей природе. Это бездумное счастье экстатичной коммунии, нахождения себя в коллективном поклонении.

И сейчас, вспоминая это, взрослый человек может раздраженно хмыкнуть или саркастично сощуриться. Но ребенок, восторженный, трепещущий от счастья – останется стоять на той торжественной линейке.

Мы все – жертвы тоталитарной секты. И набор симптомов у нас похожий: наступившие за распадом СССР 1990-е сделали многое для того, чтобы прежние пионеры похолодели от столкновения с цинизмом и равнодушием «настоящей жизни».

С тех пор нам – тем ребятам в белых рубашках и отглаженных галстуках и девочкам в такой красивой коричневой форме со снежного оттенка фартучками – так ничего и не предложили. Не только адекватной замены советской религиозной коммунии, но и даже просто реабилитационной программы. Сначала были небеса, Артек и Саманта Смит, а после этого – «хочешь жить – умей вертеться», «время – деньги», «каждый сам за себя».

Нынешние жрецы культа (а их пока не до конца вычистили из кабинетов) выглядят некрофильски именно по причине того, что о небесном Артеке и ангеле Саманте Смит рассуждают в категориях «время – деньги», «каждый сам за себя».

Вы поймите: мы искренне, по-детски, верили в доброго дедушку Ленина и в доброго дедушку Дзержинского, а все эти боги оказались кровавыми психами. Причем о преступлениях этих злых богов нашим родителям рассказали ровно те же журналы, которые когда-то помогали им и нам верить.

Так не себя ли мы пытаемся переубедить, просматривая все эти фотографии с тэгом «Настоящая жизнь в СССР» – с очередями, пустыми полками, зачуханными, неряшливо одетыми людьми? Не себе ли доказываем что-то? Ведь наша память хранит что-то совсем другое, прекрасное, чистое и искреннее.

Свобода лучше тюрьмы. Выбор лучше дефицита. Независимость лучше пребывания в империи. Спор о СССР, его преступлениях, его неэффективности – это спор взрослых со своим детством. Он не закончится до тех пор, пока жив хотя бы один стоявший на торжественной линейке в красном галстуке среди белоснежных облаков.

Читайте также:

От утопии до бесчеловечной системы. Что мы имеем в виду, когда говорим о коммунизме

Глобальное потепление после Холодной войны. Что происходит с миром

«Человек может умирать лишь за ту идею, которую не понимает». Что такое тоталитаризм

Фашисты и коммунисты. Праздники наших убийц