Арт

Виктор Мартинович. Берлинский дневник

На лужайке особняка, который вмещает нашу интернациональную писательскую компанию, стоит два дерева: двухсотлетний дуб и огромный — уж вот не знаю даже, сколько лет ему  - платан. Черный, шершавый ствол дуба, и белесый, весь в охристых пятнах, платан, тянущий ветки к моему окну сквозь небесную лазурь, щедро приправленную весенним солнцем... Смотришь на них, и думаешь о том, что это совершенно невозможно в наших суетливых постсоветских условиях — сохранить два древних дерева, ведущих разговор друг с другом вот уже 200 (минимум) лет у входа в дом, венчающий берег озера...

 

Я понимаю Вендерса: в Берлине за каждым третьим прохожим угадываются крылья.

 

В Ванзее ко мне подошла респектабельная старушка, одетая как мама Романа Абрамовича, и ошарашила просьбой дать ей денег. Я нащупал 50 центов в кармане, протянул ей со словами: «Извините, фрау, у меня больше нет, т. к. я — писатель». Она приняла деньги с достоинством, величественно кивнула и ответила: «Я — тоже писатель. Но лучший, чем вы, т. к. у меня нет 50 центов».

 

Самое страшное место в этом городе — Мемориал памяти убитых евреев. Ты заходишь в него с кривой улыбочкой: и не такое видели. Ты бредешь, и эти гладкие бетонные плиты растут, как страх, земля внезапно уходит вниз и ты оказываешься в лесу без света и воздуха, совершенно не заметив, в какой момент это перестало быть если не смешно, то хотя бы контролируемо. Прекрасная метафора тоталитаризма! Я ненавижу свой страх, и поэтому пришел туда глубокой ночью, и направился в самую чернь, и тут началась чертовщина — откуда-то появились маленькие дети — они перешептывались в чугунной тишине на незнакомом мне языке и время от времени выглядывали из-за плит, заставляя меня столбенеть. Переполненный жутью, я почти побежал к выходу, когда высоко над моей головой, прыгая прямо по бетонным блокам, промчалась стая тинейджеров. 

 

Ёрген сказал, что в нашем гипермаркете встретился с Владимиром Сорокиным. Я не застану в Колоквиуме ни Сорокина, ни Ерофеева — второй прибывает в мае, когда я уже вернусь в Беларусь. Пелевин жил здесь в 1999-м, в комнате на 2-м этаже, возможно — той, где живу я, возможно — в той, где живет Жерард (их тут всего две, комнаты на 2-м этаже).

 

В Вене карри вурст это сосиска с соусом карри. В Берлине карри вурст это сосиска, щедро посыпанная карри порошком, причем — какой-то особенно пряной его вариацией, с корицей, кардамоном и гвоздикой. И ведь вкусно!

 

Сцена при знакомстве с тайваньской писательницей Вэй Нин. Она: «Виктор, вы поэт?». Я: «Нет! Нет! Что вы! Я — писатель»! Доннован, заставший сцену, смеялся без остановки 10 минут. Его аж сгибало со смеха. Ходил и повторял за мной: «Are you a poet? No! I'm a writer!» Потом выдавил, что место в истории литературы мне уже гарантировано, благодаря этой фразе. И добавил, что сам ответил бы также. При этом видел я его прозу — в описаниях много настоящей, высокой поэзии.

 

Виктор Шкловский в своем берлинском дневнике «Zoo или письма не о любви»: «Снега в Берлине в этом году почти не было. Сегодня 5 февраля... Хожу в осеннем пальто, а если бы настал мороз, то пришлось бы называть это пальто зимним. Не люблю мороза и даже холода. Из-за холода отрекся апостол Петр от Христа. Ночь была свежая, и он подходил к костру, а у костра было общественное мнение, слуги спрашивали Петра о Христе, а Петр отрекался. Пел петух. Холода в Палестине не сильны. Там, наверное, даже теплее, чем в Берлине. Если бы та ночь была теплая, Петр остался бы во тьме, петух пел бы зря, как все петухи, а в евангелии не было бы иронии».

 

Имя Вэй Нин переводится с китайского как «литература, голос». Ее будущее в романистике было запрограммировано еще родителями. Она похожа на Мэгги Чун, любимую актрису Вонг Карвая. Та же шея, та же походка. Когда Вэй Нин не понимает собеседника или  затянулась пауза, или она не знает, как выразить сложное чувство, она смеется.

 

В ста метрах от нашего Литературного Колоквиума стоит мраморная статуя работы Фридриха Драке. Это то ли муза, то ли богиня, то ли Бисмарк. То есть, Бисмарк стоит в 50 метрах ближе к воде, так что это точно муза. Все пальцы на ее правой руке отбиты. Населившие Колоквиум литераторы на этом основании полагают, что это — памятник критику.

 

Ходили с Жерардом и Вэй Нин на Павлиний остров. Остров не нашли, зато Жерард подробно рассказал о том, как чувствуешь себя, когда тебе впервые приходит чек на $95 тыс. роялти за год продаж твоей книги в Германии. Жерард — молодец. Длинный список Мэн Букера. Он в шаге от Нобеля.  Вэй Нин сделала прекрасный снимок нас двоих — а еще говорят, черно-белая фотография умирает.

 

Я Пелевина видел. Это был поистине духовный диалог двух убежденных велосипедистов.

 

Для меня Берлин звучит как «Prayer in C» Робина Шульца. Я не могу это объяснить. Просто вот этим задумчивым настроением тут и пронизано все.

Гуляю каждый день по 5-6 часов, так лучше думается. Маршруты в основном стихийные — намечаю на карте точку, бреду к ней, затем пью кофе и двигаюсь дальше. Постоянно притягивает к себе Тиргартен, обнаруживаешь себя среди его деревьев и скамеек. Заметил, что тут в центре на детских площадках совсем нет детей. Они, похоже, дома, осваивают подаренные родителями гаджеты; так вот, на карусели или хороших, добротно сделанных, качелях - лишь задумчивые и одинокие взрослые, как будто заглядывающие отсюда в собственное детство.

 

Вэй Нин обещала подарить английский перевод своего романа — он случайно оказался у нее в Германии, она везла его в Ляйпциг на выставку. Мы молчали с минуту после того, как она это предложила. Потом она неловко засмеялась. Кажется, она ждала чего-то. Возможно — того, что я обещаю подписать ей свою книгу в ответ. Но я так ничего и не сказал, т. к. книг у меня с собой нет, а ничто другое нас связывать не может.

 

Доннован сказал, что после нашего разговора про сюжет его последней повести, он писал всю ночь напролет и выдал 40 тыс. знаков. Ходит довольный. Завидую. Наверное, вот этот тип зависти — самый острый в писательской среде. Когда кому-то пишется, а тебе — мимо. Страшней — только читать чей-то роман и чувствовать, что это настолько сильно, что ты никогда до такого уровня не дотянешься.

 

Китайские, тайские и вьетнамские рестораны Берлина не похожи на аналоги в Минске или в Вильнюсе. Минский китайский ресторан, если вы его, конечно, найдете, будет изо всех сил кричать про свою китайскость. Он будет обвешан веерами, задрапирован алым и шит золотом. В Берлине опознать азиатскую кухню можно только по названию. Интерьеры — обычный urban-fusion. Эта кухня присутствует в городе так долго, что перестала воспринимать себя экзотикой, вписалась в среду. Вы едите не ханойский фо в Германии, вы потребляете берлинскую вьетнамскую еду. Прекрасная черта мегаполиса!

 

В Минске, Москве, Вильнюсе, Киеве и Стамбуле автомобильные понты - соревнование в размерах. Чем больше тачка, тем круче владелец. В Берлине размер тоже имеет значение. С одним «но». Чем меньше - тем круче. Они соревнуются в уменьшении. Кто видел лица водителей Smart ED, тот поймет.

 

Если вы хотите поглазеть на жилища дварфов, сядьте на поезд на Потсдам и осмотритесь в районе Николассе. А я ведь знал, что ВВП Германии тайно зиждется на золоте, добываемом гномами в рудниках.

 

Обнаружил, что в Берлине работает инструкция, которую получил от сотрудников Института гуманитарных наук Вены: «Ты можешь ходить по проезжей части. Ты можешь даже лежать на ней. Но не дай тебе Бог ступить на велодорожку! Если тебя собьет водитель, он будет виноват даже если виноват ты. Если тебя собьет велосипедист, виноват будешь ты, даже если виноват он». Никогда не ступайте на красную полосу!

 

Вэй Нин идет в театр с молодым переводчиком из Бельгии.

 

Очень интересно смотреть за архитектурой восточных районов Берлина. Она похожа на те здания, которыми стремятся быть новые белорусские новостройки. Вы не поверите, но даже охристый матовый кафель, которым отделан «Дом Чижа» имеет свой точный аналог в архитектуре позднего ГДР — я сделал много фотографий в пространствах южнее Александр Плац.

 

Уезжая из любого города, стараюсь отдать свою карту какому-нибудь туристу, в ней нуждающемуся. Мне она больше ни к чему, человеку может помочь. Если у меня спрашивают, как пройти куда-то, я просто протягиваю карту со словами: «мне она больше не нужна». И вот, в первый же день в Берлине получил в подарок прекрасную большую карту города от незнакомца, у которого пытался узнать как пройти от Фридрихштрассе к Ораниенбургер Тор. Он сказал: «Я уезжаю сегодня. Мне карта больше не нужна!» Я узнал свои слова и свой поступок. А вы говорите, кармы не существует!

 

В том месте, где в других городах имеется небо, над Берлином разлито море. В сумерках, когда его цвет плавно набухает ультрафиолетовой чернью, можно почувствовать, какое оно глубокое. По краешку прибоя рассыпана пена облаков. Если внимательно всмотреться, можно увидеть, как на дне зачарованно колышутся водоросли, над которыми скользят скумбрии самолетов. По ночам часты отражения Луны и звезд.

 

Жерард купил себе бинокль — легкий Steiner для наблюдения за птицами. Рассказал, что у него умерла собака, которую раньше он брал на все переговоры с агентами и издателями, и, если псу не нравился человек, он не заключал сделку даже если тот предлагал хорошие условия. Мы выпили кофе на открытой террасе над водой, и я пошел писать, оставив его любоваться дикими журавлями. Он просидел там несколько часов, в полной тишине.

 

Если чувствуешь одиночество, значит тебе есть по кому скучать. Истинно одинокие люди совершенно полны собой.

 

Вэй Нин книгу мне так и не подарила.