Арт

Утомленные солнцем. Общество тоталитарного спектакля

Документальный фильм Виталия Манского «В лучах солнца» рассказывает о Северной Корее. Хотя формально он был снят по сценарию Пхеньяна, власти КНДР всеми силами пытаются помешать его прокату. «Журнал» разбирается, почему самой закрытой стране мира не понравился этот фильм и как беларусы могу увидеть в нем самих себя.

Нашумевший «В лучах солнца» – фильм жуткий, хотя и без какой-то особо запредельной жути в кадре. Северная Корея – страна, где любой иностранец не сможет пройти и шага без специальных сопровождающих. А уж человека с кинокамерой не просто опекают – для него буквально конструируют реальность, которую он должен увидеть и запечатлеть.

Съемочная группа Виталия Манского – не исключение. Никаких «неустановленных» объектов они посетить не смогли, не разговаривали с «реальными» северокорейцами, не сходили с «туристической тропы», которую для них ежедневно прокладывали работники соответствующих учреждений. Даже сценарий их собственного фильма был им заранее предоставлен принимающей стороной. В центре повествования – обычная северокорейская девочка и ее семья. Вернее, какая-то девочка, и люди, изображающие ее родителей.

«Обычная» школа, «передовой» швейный цех, встреча с ветераном, прием в пионеры. Вся эта иконография отлично знакома рожденным в СССР и вызывает не шок, а узнавание знакомых ситуаций, доведенных до гротеска. На этом же материале вполне можно было бы снять пропагандистский фильм, пусть и вызывающий вопросы к достоверности и «типичности» показываемых ситуаций и персонажей. Манскому же удалось расширить рамку видимого, и снять фильм о том, как северокорейцы пытались снять его руками пропагандистское кино. То есть, фильм о самом феномене пропаганды.

Сцена «типичного» завтрака. Абсолютно пустая квартира, отделкой напоминающая номер-люкс какой-нибудь беларусской гостиницы в районном центре. Портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира на стене, огромный плюшевый медведь на диване. В ногах у мишки – почему-то рулон туалетной бумаги (случайность? Или туалетная бумага – роскошь, которой хотелось похвастаться перед иностранцами?).

За низким столиком на полу сидит семья, завтракает. Столик ломится от блюд – богато завтракает обычная северокорейская семья, это вам не бутерброд с чаем и не овсянка с кофе. «Ешь больше кимчи, Джин-ми», – говорит «отец», выдавая наизусть абзац из диетологического справочника о том, как полезно это блюдо.

Девочка подхватывает: «Я читала, что кимчи помогает предотвратить рак!» – «Ты много читаешь, Джин-ми!» По просьбе кураторов, они повторят эту сцену еще много, много раз, прежде чем ее сочтут реалистично сыгранной.

«Журнал» также рекомендует:

  

Манский оставляет в фильме весь этот бэкстейдж – и режиссера-постановщика, руководящего съемкой документального фильма, и множество дублей. Чтобы подобные кадры не попали в руки «товарищам» и дошли до зрителя, материал снимали на две карты памяти, а на выезде из страны предоставили для проверки лишь одну.

То же самое происходит и на предприятии по производству соевого молока (где, по сценарию, работает мать Джин-ми, которая предварительно была названа буфетчицей), и на швейной фабрике, где инженером якобы работает отец девочки.

Больше деталей диаметром 6 и 8 миллиметров, больше «соевого молока во благо будущих поколений» – реальные люди как сомнамбулы произносят фразы, прописанные кураторами в сценарии.

К середине фильма привыкаешь к «обнажению приема», и удивляешься только одному –  где же хотя бы одна смущенная улыбка или смех «за кадром», когда инсценировка заканчивается? Где нормальные психологические и физиологические реакции людей, которым свойственно нет-нет да и выдать своей мимикой «фигу в кармане» или вздохнуть с облегчением, снимая маску? Если верить наблюдениям Манского, маску северокорейцы не снимают в принципе, постоянно оставаясь такими же идеальными устройствами для воспроизведения правильных текстов.

Почти единственные несрежиссированные хозяевами кадры запечатлевают работников во дворе фабрики, которые замечают камеру и начинают от нее попросту убегать и прятаться. В этот момент и появляется ощущение жути. Тягостно видеть, когда вполне гражданские люди ходят строем по улице (это постановка или реальность? – думает в смятении зритель), или как дети перед входом в школу кланяются портрету вождей.

Но настоящий сюр располагается в сфере невидимого, в сфере предположений о том, что не вошло в кадр. Неужели «без камеры», не напоказ, они тоже ходят строем, и тоже кланяются портретам вождей? Вот уже где «Общество спектакля» наоборот, совсем не такое, каким видел его Ги Дебор. Спектакль, в котором каждый гражданин Северной Кореи играет самого себя ради всевидящего ока вождя.

Зрителю остается только предполагать, что там, за рамкой кадра. Ведь даже те «потемкинские деревни», которые подготовили для съемочной группы северокорейцы, при внимании к деталям, дают пищу для размышлений: в феврале в школе не работает центральное отопление, на фабриках работают в теплой одежде поддетой под униформу; дети, снятые Манским из окна гостиницы, зачем-то воруют из урны бумажный мусор…

Виталий Манский

 

Но это лишь детали, а многих принципиальных вещей рассмотреть не удалось даже режиссеру фильма, который признается, что не уверен по поводу самых простейших элементов северокорейского стиля жизни. Ему едва-едва удалось подсмотреть какие-то косвенные свидетельства о том, что магазинов там, скорее всего, нет, а есть нечто вроде складов, где товар выдают по карточкам. Дети, возможно, живут при школах, а рабочие – в бараках, расположенных на территории фабрик. Прямых доказательств или опровержений этим предположениям нет.

Фильм Виталия Манского ставит вопрос не только об этом «а как всё на самом деле?», демонстрируя, что КНДР является одним из самых закрытых обществ современности. Главное, что он проблематизирует – это как раз способы репрезентации обществом самого себя и своих политических ритуалов. Ведь снять фильм о том, как плохо живется людям, можно снять в любой стране – сколько их снято про США, с акцентом на разгул криминала и наркотиков, расизм, недоступность медицины и образования, вред фастфуда и ожирение, дисфункциональные семьи, подростковые беременности…

«В лучах солнца» обнажает не просто образ жизни и реальные проблемы. Фильм показывает визуальный язык доведенного до звенящей зубной боли коллективизма и вождизма, который КНДР использует для самоописания.

Код, по которому устроен единственно допустимый дискурс Северной Кореи – квазибрежневская эстетика мрачного пафоса производственных свершений с элементами культа героической смерти за Родину. В этом смысле КНДР выглядит уникальным заповедником, который может вполне не уложиться в существующие схемы понимания тоталитарных обществ. Ведь местных Эйнштейнов вряд ли выпустят за границу за выкуп (как делали с состоятельными евреями национал-социалисты), а если в КНДР заведется свой Бродский – его уж точно не склонят к принудительной эмиграции.

Нечто подобное про визиты ветеранов к пионерам и уроки истории, на которых детям забивали голову пропагандистскими штампами, можно было снять и в СССР. И даже в современной Беларуси. Уличные шествия ряженных брсмовцев с красно-зелеными флагами, военные парады, портреты главы государства в школьных кабинетах – часть нашей реальности.

В этом смысле и современные россияне, переживающие эпоху имперского зажима скреп, и сегодняшние беларусы могут смотреть фильм Манского как фильм отчасти и о самих себе. И размышлять о том, где внутри их собственной внутренней «терпелки» пролегает та грань, после которой они прекратят изображать в спектакле правильных граждан стабильно благополучной страны и выйдут из Матрицы.

И еще. В мемуарах Надежды Мандельштам описано, как в 1930-е годы поколение, запуганное возможностью стать лагерной пылью, учило своих детей любви к Сталину. «Он сначала Сталина любит, а потом уже нас», – хвасталась Надежде Мандельштам жена Бориса Пастернака. Родительская любовь заставляла тех, кто сам все отлично понимал, лгать детям, желая для них безопасной судьбы искренних, верных ленинцев.

Но как показывает самая сильная сцена фильма, в которой режиссер задает маленькой северокорейской девочке вопрос о ее мечтах, даже тотальная ложь не может спасти от неминуемости будущего.