Жизнь

Ответ Мацкевичу. Глобальное противостояние в недоглобальном мире

824 Павел Барковский

Первое впечатление, которое возникает, когда долго читаешь цикл статей Владимира Мацкевича «Глобальное потепление после Холодной войны», – что ты попал в апорию древнегреческого философа Зенона. И тебе уже совсем немного осталось, чтобы поверить, что Ахилл так никогда и не догонит черепаху, несмотря на всю свою нечеловеческую силу и ловкость, когда в какой-то момент понимаешь, что что-то не так и должны существовать иные варианты решения кроме описанных в условиях задачи. Тогда начинаешь делать то же, что Аристотель в свое время проделал над данной апорией Зенона: разбирать ее на части и искать дьявола в деталях, придирчиво рассматривая все предпосылки и основания на свет. И в таком ракурсе все казалось ранее стройные системы аргументов начинают рассыпаться как карточный домик, обнажая предпосылки и убеждения автора, которые рождают вопросов больше, чем дают ответов. По крайней мере, если читать текст ты привык вдумчиво, а не поддаваясь первому настроению и хлестким лозунгам, лежащим на виду.

Весь цикл статей можно условно разложить на две неравные части. В первой описываются условия и ключевые элементы той картины реальности, в которой нам предлагает мыслить и действовать автор, отвечая на вопрос, возможны ли реформы и перемены в Беларуси сегодня.

Во второй обсуждаются основания ответа на этот вопрос и осуществляется выход на проблему возможности наших совместных действий и коммуникаций по изменению страны и мира. Однако, чтобы обсуждать вторую часть в рамках предлагаемой автором картины мира, стоит разобраться, а дает ли она это проделать, не манипулируя мыслями и чувствами читателя. В моем случае, готовности принять и поддержать основной призыв текста и включиться в обсуждение и работу над реформированием общественно-политической и экономической жизни Беларуси на гражданских началах препятствует глобальное несогласие по ряду опорных моментов и локальное сопротивление некоторым частным тезисам, разбросанным по тексту работы. Что предполагает необходимость не только выхода в критическую позицию, но и продолжения начатой текстом дискуссии.

Текст сам по себе полон антиномий, которые автор использует отнюдь не диалектически. Во-первых, с самого начала обозначается мысль о случайном характере любой деятельности, связанной с реформированием общества, ее сугубо человеческой природой, и отсутствием объективных законов у Истории, позволяющих надеяться, что все в мире и обществе произойдет само без участия человека. Даже если принять эту мысль без споров, то остается непонятным, почему в дальнейшем тексте автор так упорно настаивает на неизбежности и однонаправленности логики развития современного мира, который упорно стремится к модернизации, информатизации и глобализации как неизбежной судьбе всех стран и регионов, в независимости от их желания.

За этим представлением стоит старая телеология общественно-исторических процессов, самодовольный евроцентризм и позитивистская вера в общественный прогресс, который со временем должен объединить все страны и народы под одним знаменем во главе огромной процессии, где впереди гордо шествуют европейские нации с недавно присоединившимися к ним избранными народами Азии и Северной Америки.

Вся последующая раскладка представлений о реальности с противостоянием в мировом масштабе трех миров ведет к неизбежности цивилизационного отставания остальных по отношению к миру первому, значимому своими капиталами, инновациями и инвестициями и не оставляющим другим иного выбора кроме как подчиняться или самим выбиваться в лидеры этого нового прекрасного мира. Все это весьма в духе мир-системного подхода Валлерстайна и теорий постколониализма, правда без ссылок на имена и мнимым отказом от обсуждений вопросов в неоколониальном стиле. Однако об этом позже.

Во-вторых, без всяких обсуждений и альтернативных мнений на передний план выводится Ее Величество Инновация как высшее благо для общества, стремящегося к переменам. Судьба возможных реформ в Беларуси связывается с тем обстоятельством, сумеем ли мы догнать и занять подходящее место в мире непрерывных технологических инноваций, прочно закрепившихся за имиджем западных стран, как стран «первого мира». При этом благость инноваций самих по себе для человека воспринимается как факт безусловный, хотя ставка на технологический прогресс и усиленный рост капиталистического производства остается одной из самых критикуемых и обсуждаемых тем в самом западном интеллектуальном сообществе.

Учитывая, что многие из этих технологий обслуживают все возрастающие нужды общества потребления, – как пресловутая беларусская инновация: приложение Masquerade, купленное корпорацией Марка Цукерберга, – и не несут иного смысла для человечества кроме как развлечения и забавления скучающего массового общества в мировом масштабе, то можно усомниться, что инновация так уж хороша сама по себе. Инновации на самом деле могут быть даже достаточно опасны своими не всегда просчитываемыми рисками: кто, к примеру, достоверно знает, к чему приведет развитие технологии блокчейн или систем искусственного интеллекта? Не зря Ульрих Бек именует новое глобальное общество обществом риска. Так что бездумная погоня за инновациями вовсе не оправданна и уже поставила человечество на грань экологического и гуманитарного кризиса, породив множество мировых проблем, с которыми не в состоянии совладать даже крупнейшие страны-лидеры инноваций.

Но вопрос даже не в самой по себе спорности общества инноваций как золотого будущего для всего человечества, дело в том, что, насытившись технологиями и все больше скатываясь в растерянность, современный глобальный обыватель начинает с тревогой оглядываться кругом и замечать, что, если ему и нужны перемены, то совсем в других областях.

Как и две тысячи лет назад, в пору схожего мощнейшего кризиса духовных и нравственных оснований в великой Римской империи, сегодня остро ощущается потребность в новых философских, мировоззренческих и идейных основаниях. Недаром главным продуктом, экспортируемым сейчас из азиатского региона странами «золотого миллиарда», являются далеко не инновативные, но сильно при этом востребованные «духовные технологии» – буддизм, йога, фэн-шуй, каббала, ушу и даосизм, различные эзотерические учения. Молодые люди из стран ЕС уезжают сотнями, чтобы влиться в ряды армии ИГИЛ. Что это, как не симптом кризиса общества технологических инноваций?

Технологические общества утратили не только религию как свою духовную основу, но практически распрощались даже со своими прежними просвещенческими идеалами – например, идеей господства человека над природой, и вытекающей из нее голубой мечтой – освоением космоса, признав ее дорогим и нерентабельным удовольствием, а стремление к славе и величию человечества недостаточным стимулом для щедрых бюджетных ассигнований. Делая освоение космоса во многом пространством частных инвестиций.

Возможно самый главный вопрос сегодня как раз и заключается в том: что считать наиболее востребованной инновацией в наши дни? Должны ли мы мыслить в логике догоняющей модернизации и пытаться переделить рынки на равных с прочими давно уже там работающими капиталистическими системами, вторгаясь туда со своей продукцией, или же осмысленно реагировать на вызовы и проблемы современности и делать ставку на продукт совсем иного рода? На инновации в сфере философии, образования, культуры, не на словах, а на деле подключаясь к экономике знаний? Позитивизм практически убедил нас, что современному человеку гуманитарное знание не нужно, что все его будущее завязано на успехах физики, химии, математики и инженерии. Однако заменит ли новый iPhone Х поколения для человека отсутствие смысложизненной перспективы?

Безусловно для нашего общества, застрявшего в воронке экономического и политического кризиса с заветной мечтой «всем по пятьсот» и обязательно бесплатным шенгеном, эти сомнения покажутся странными: для начала хочется встроиться в плотные ряды общества потребления, а дальше… Дальше можно не загадывать, подумают люди поумнее нашего! В своих запросах мы ориентируемся на то, что согласны покупать и потреблять массовые общества в мировом масштабе, но действительно ли мы желаем стать лидерами в производстве новых товаров для глобального «Магазина на диване», новыми поставщиками гаджетов и приложений для прочих стран «третьего мира»?

При этом, становясь на рельсы догоняющей модернизации мы можем уподобиться СССР, который долго старался догнать и перегнать Америку по производству стали и чугуна, и достиг в результате своей цели, но лишь после того, как западный мир практически отказался от устаревших материалов, выйдя на новый технологический виток. В данном случае мы будем догонять даже не выпуск определенной продукции, а определенную технологию, которую желаем более успешно запустить у себя, но вот только не устарела ли сама эта технология, чтобы так уж к ней стремится?

Конечно, те, кто становятся лидерами продаж, приобретают необходимые ресурсы, чтобы вложить их в дело и запустить их в разработку новых духовных и философских систем, скажете вы. Но нет, логика капитала такова, что она не терпит «пустого» на ее взгляд разбазаривания ресурсов и потому готова тратить оные на всякие альтернативные программы «третьего пути» и прочие инди-проекты не больше, чем слаборазвитые страны «третьего мира» (врочем, Герберт Маркузе и прочие писали об этом больше и лучше меня). Поэтому мы не будем думать, какого рода инновации и в какой сфере нам нужны, лучше примем логику догоняющей модернизации и неизбежной победы капитализма в мировом масштабе, и будем и дальше двигаться в направлении «Инновируй или умри!» Правящему классу нашей страны в статье брошен во многом заслуженный упрек, что он довольно утопично связывает свои надежды принять сторону победителей со скорым прорывом ШОС и ЕАЭС в лидеры «первого мира» и возможностью переиграть текущих мировых лидеров на их же поле. Только утопизм здесь прежде всего в том, что никакой внятной альтернативы данный путь как раз и не предусматривает, только амбиции и желание догнать и перегнать лидеров технологических инноваций. Полностью игнорируя необходимость решения многих глобальных проблем, накопившихся к сегодняшнему дню: к примеру, угрозу глобальной катастрофы, связанной с парниковыми газами и возможным затоплением трети поверхности суши. Все же разглагольствования о духовной миссии славянской цивилизации или особой нравственности государства наших соседей, которые заявляются в качестве миссийных полаганий новоявленными «лидерами», не более чем разговоры в пользу бедных с ретрофутуризмом в своей основе: вперед в будущее прошлое, или назад в прошлое будущее. Стоит ли при таком раскладе бросаться вновь на качели Абдираловича и стремиться то ли на Запад, то ли на Восток, не видя для себя внятной перспективы дальнейшего развития. Инновировать куда и зачем? В каком прекрасном новом мире мы хотим проснуться и обнаружить себя завтра? Боюсь, ответа на эти вопросы в авторском тексте я не нашел.

Наконец, в-третьих, если еще не забылось начало данных критических рассуждений, возникает большое сомнение по самой предложенной автором картине мира как инструменте обращения с реальностью. Базовым элементом рассуждения Владимира Мацкевича является разделение всего в антропологической, социально-деятельностной и онтологической перспективе на страны «первого, второго и третьего» мира. И дело даже не в том, что это достаточно устаревшая терминология времен Холодной войны или в том, что по сути это заимствование триады центр–полупериферия–периферия из геополитической теории Валлерстайна, а в принципиальной ангажированности данной картины мира.

Кажется, что и сам автор не вполне готов однозначно сказать, какой смысл он вкладывает в данные понятия. Хотя он и предлагает считать их идеальными типами, не вполне умещающимися в конкретные границы реального мира, но все же даже идеальный тип задается вполне определенными характеристиками. А здесь в плане терминологии намечается сплошная путаница. То предлагается вспомнить послевоенное устройство мира и считать, что страны распределились по условным мирам по вполне очевидным границам: бывшие страны НАТО уходят в Первый мир, бывший соцлагерь – во Второй, прочие же, как были, так и остаются в Третьем мире. Так да не так. Сразу же после предъявления этой раскладки она объявляется лишь частично применимой.

Затем в следующем разделе говорится, что страна принадлежит к тому миру, на который завязан ее правящий класс. В случае Беларуси, это по мысли автора и однозначно Третий мир – мир без инноваций и с ретроградными социальными ожиданиями, общество аутсайдеров и остаточных потребителей. Но тут же через пару строк Беларусь позиционируется как страна Второго мира, живущая и находящегося под управлением Третьего мира, видимо на том основании, что к таковому миру автор относит самоопределение большинства ее граждан.

Но вновь таки нет, ведь большинство уверенно себя чувствует ментально именно в координатах Третьего мира, а Второй этот мир – по способам потребления, по желанию интегрировать в себя и потреблять инновации мира Первого, что исчерпывающим образом описывается понятием полупериферии мир-системного подхода.

Однако и это далеко не конец, поскольку пребывание в стране Первого или Второго мира дело не только государственное, но и частное: каждый человек в таком случае понимается как житель стран Первого или Третьего мира по своим ценностным и ментальным установкам, образу жизни. Поэтому каждая отдельная страна в свою очередь оказывается нарезана в антропологической и деятельностной перспективе на лоскуты и регионы мира «первого», «второго» или «третьего» сорта. При этом жители Первого мира – это такие космополиты и глобалисты, свободные и деятельностные, в то время как представителей иных миров гложет жестокий Ressentiment в отношении Первого.

Конечно, сама по себе раскладка мировой популяции на альфа и бета-особей и группу аутсайдеров вполне себе биологична, но вряд ли уж настолько социологична. По сути нам предлагается выбор без выбора. Хотя Холодная война и объявляется завершенной, но пресловутое «окно возможностей» задается переходом либо к либеральному обществу капитализма западного образца, либо дальнейшему застреванию в отжившей логике социалистической системы ведения политики и хозяйствования. Иных альтернатив данная картина мира не предусматривает, и уже самим этим фактом она выглядит крайне подозрительной. Ведь даже, к примеру, из правого лагеря поисками идеологии «третьего пути» или «третьей позиции» в развитии общества занимаются как отдельные религиозные мыслители-утописты типа Жака Маритена, так и сторонники консервативно-националистической политики в духе «кверфронта» Вальтера Ратенау, пытающиеся сочетать риторику одновременно радикально правых и левых движений и предложить новую версию националистического капитализма «с человеческим лицом».

В то время как многочисленные сторонники идеологии «новых левых» по всему миру находятся в перманентном поиске такой справедливой формы организации общества, которая бы позволяла решить накопившиеся глобальные проблемы современности (экологический кризис, колоссальный разрыв между богатыми и бедными странами, новые формы колониализма и гиперэксплуатации стран Африки, Азии и Южной Америки и т.д.) и выйти на альтернативный системной логике процессов путь развития. И это уже не говоря о адептах теории «четвертого пути» в духе Георгия Гурджиева, делающих ставку на изменение духовных основ современной цивилизации.

То, что выход из сложившихся обстоятельств ищут сторонники самых разных, даже напрямую противоположных идеологий, мировоззрений и политических взглядов есть свидетельство того, что текущий этап истории вовсе не выглядит единственной и самой перспективной дорогой для общественного развития в мировом масштабе, а глобальное общество потребления – его несомненным идеалом. Поэтому, учитывая очевидные правые симпатии автора, тем более становится непонятна его установка рассуждать в логике и онтологии из времен «холодной войны», как будто осмысленная альтернатива существующему порядку и впрямь принципиально невозможна или не нужна?

Есть ли иная картина реальности, иной инструмент ее преломления кроме набора из набивших оскомину «трех миров», чтобы предложить и осмыслить грядущую программу реформ и изменений для государства Беларусь? Данный вопрос также не дает оснований безоговорочно принять предложенное автором описание статус кво.

Еще одной «священной коровой», с которой стоило бы хорошенько разобраться прежде, чем идти дальше, в анализируемом тексте является проблема глобализации и сами установки глобализма. С одной стороны автор высказывается вполне в духе современных теоретиков по данной теме и основывает свои рассуждения на идее, что «государства сегодня определяются локально, а человек глобально». На практике это означает потенциальную возможность для каждого жить не в том мире, где он пребывает в данный момент физически, а в том, чьи ценности он разделяет (благо цифровые медиа и технологический прогресс позволяют находится в любом культурном измерении, не отрываясь особо от дивана).

В этой логике не страны-нации обладают реальной властью над человеческим миром, а гарантированные международными соглашениями права и свободы индивида оказываются существеннее возможности национальных государств на них претендовать. Конечно, красивая картинка смазывается тем, насколько хрупкой остается при всем при том позиция самоопределившегося космополитического субъекта, чьи права и свободы то и дело попираются на международном или страновом уровне (например, в рамках борьбы с терроризмом, незаконной гражданской и трудовой миграцией и т.д.). Да и если верить теории биополитики Джорджо Агамбена, то возможность выхода в космополитическую позицию – это всего лишь отдушина, через которую современному человеку позволяют выпустить пар суверенные левиафаны – государства, реализующие свой мандат на власть через тактики и стратегии чрезвычайных полномочий и положений (например, спецслужб).

Но дело даже не в том, что к глобализации накопилось множество вопросов, как с точки зрения экономики, культуры, так и мировоззрения, политики. Дело в том, что и сам автор достаточно быстро забывает про глобализационную риторику в духе Д. Харви, З. Баумана или И. Валлерстайна и применительно к описанию ситуации в постсоветских странах и особенно в Беларуси вновь возвращается к модели суверенного государства-субъекта, полномочно распоряжающегося всеми ресурсами общества и игнорирующего вялые попытки перехватить у него инициативу в деле распределения. В целом благополучно огрызаясь на системные попытки глобализирующих тенденций в экономике, производстве и политике изменять себя по краям.

Поэтому предложенный вектор глобализации остается рассматривать лишь как описание позиции людей, ориентированных на ценности Первого мира и зачастую голосующих «ногами» в пользу проживания в странах с более благоприятным им социально-политическим климатом. При этом вряд ли стоит серьезно реагировать на предупреждение об усилении тенденций по перетеканию людей сегодня: они не больше и не интенсивнее, чем массовые волны трудовой и социальной миграции, что развернулись в конце 19-го и начале 20-го веков и затронули большинство стран Европы, юго-восточной Азии и Латинской Америки, когда люди действительно меняли географию своего проживания в поисках лучшей жизни. Сегодня интернет, смартфоны и спутниковое телевидение позволяет многим космополитам не менять свое проживание в географическом смысле для того, чтобы обеспечить себе пребывание в комфортной для них среде. Других же, наоборот, заставляет постоянно странствовать по этому новому глобальному миру, не имея постоянного угла и считая своим домом очередной номер отеля и конференц-холл престижного бизнеса-центра, где они проводят очередные совещания или участвуют в международных симпозиумах. Но во многом автор прав: эти люди не живут программами обновлений и реформ, поскольку технологическая инновация и собственный успех дает им возможность существовать в своем собственном мире вопреки давлению внешней среды.

Важным фактором при описании людей и стран Третьего мира в цикле статей становится то обстоятельство, что они резко негативно или очень настороженно относятся к идеям и политике глобализации, склонны к антиглобалисткой риторике. Но при таком раскладе в представители Третьего мира попадают как жители самых отсталых азиатских и африканских государств, так и многие консервативные и радикально-альтерглобалистские политики, общественные деятели и их сторонники в передовых в техническом отношении странах мира.

Соединение в одном понятии ценностных, экономических, идеологических и иных факторов тогда работает на размывание границ самих понятий, и на практике становится практически невозможно соотнести человека с образом одного из предложенных миров по одному признаку без попадания в ситуацию противоречия со способом соотнесения по другому признаку. Таким образом, при анализе нашей текущей ситуации фактор глобализации конечно списывать со счетов не приходится, но во многом для нас ответ на проблему глобализма, это поиск того пути, по которому должна будет двигаться Беларусь, отвечая на актуальные вызовы и противоречия в локальном и мировом масштабе, т.е. для нас преимущественно он пока проблема внешняя.

Большое внимание Мацкевич уделяет экономике нового мира, противопоставляя новую «экономику знаний», которая еще лишь начинает развиваться на Западе, морально устаревшим формам экономики производства-потребления товаров и услуг, характерным для прочих стран мира. При этом во главу экономической картины мира предлагается положить понятие (пере)распределения, как способ связать политику, экономику и социальное управление.

В целом предлагается та точка зрения, что власти любого из «миров» с помощью процессов распределения ресурсов пытаются контролировать глобальные или локальные процессы: страны «первого мира» управляют глобально и гуманитарно-политически влияют на страны «третьего мира», заставляя их следовать в собственном фарватере, и включая в свою орбиту производственно-технического развития за счет механизмов принудительного распределения (например, технологий в банковской сфере, коммуникации, цифровой среде, бизнес-отношениях и т.д.). Страны же Второго» и Третьего миров вполне себе в русле мир-системных представлений теории Валлерстайна вынуждены удовлетворяться остаточным потреблением ресурсов центра по завышенной стоимости и с существенным шагом запоздания. Далее текст и вовсе скатывается в критику существующих в социалистических и постсоциалистических экономиках систем (пере)распределения общественных благ, приводящих к коррупционным и пассивным потребительским схемам.

Сама идея пассивного потребления как практики гражданского иждивенчества и готовности удовлетворяться сниженным спросом небезынтересна, но не самодостаточна. Как показывает пример постсоветских стран, пассивное потребление быстро переходит в активное при возникновении соответствующих условий (и довольно высокий уровень закредитованности домашних хозяйств в Беларуси как раз индикатор повышенной готовности к расширенному потреблению даже вопреки собственному уровню доходов). Сегодня оно скорее свидетельствует о неготовности части общества поменять преимущественный стандарт своего потребления за счет существенных общественно-политических издержек (беларусы продолжают на ценностном уровне поддерживать концепт стабильности или программы очень умеренных и осторожных реформ вопреки глобальному риску возможного ухудшения существующего статус кво в результате политики реформ).

Поэтому в этой странной диалектике: то ли беларусы не готовы приступать к реформам из-за инерции политической и экономической системы, то ли сама политическая и экономическая система есть следствие инерции рисковых ожиданий по отношению к будущему самих беларусов – мы не столько упираемся в сопротивление системы, сколько в ценностные и мировоззренческие колебания самих людей, пытающихся не потеряться на этом продуваемом всеми ветрами цивилизационном перекрестке.

Интересно также сравнение практики принудительного сохранения занятости на отечественных предприятиях госсектора с новомодной концепцией «безусловного дохода». С одной стороны, определенные параллели безусловно между ними прослеживаются, но, с другой стороны, вряд ли можно утверждать, что минимальная бюджетная поддержка такого рода занятости (а в зависимости от регионов и сфер деятельности в Беларуси она колеблется в размере от 100 до 300$ и не превышает размер минимального пособия по безработице в развитых странах) сможет обеспечить даже усеченные потребности рядового беларуса и хоть в какой-то степени позволит выйти на тот уровень целей и задач, что ставят перед собой теоретики идеи «безусловного дохода». Ведь там заложено представление о безусловном удовлетворении всех (!) базовых материальных потребностей современного человека с экспериментом в области усиленного развития потребностей верхних сегментов пирамиды Маслоу как следствия из этого. Вряд ли беларусская модель всерьез может претендовать на выполнение первого условия, даже при ограниченном объеме пассивного потребления «средних» беларусов. Таким образом, связывать ли обсуждение актуальной программы реформ с выходом на иные порядки потребления и распределения? – это вопрос открытый.

Наконец, отдельного замечания заслуживает неоднократно транслируемая в геополитических терминах зависимость в военном, экономическом, интеллектуальном, культурном, информационном плане стран нашего региона (прежде всего Беларуси и Украины) от Москвы. С одной стороны, это давняя тема для национального алармизма в обеих указанных странах, имеющая безусловно под собой немалые основания, в особенности в поведении правящих элит, но при этом нельзя, с другой стороны, не замечать те многочисленные примеры ухода из под прямого влияния России даже такой зависимой экономической и политической системы как государство Беларусь:

– невыполнение ряда союзнических политических обязательств (непризнание Абхазии и Южной Осетии, отсутствие схожей политики по Украине, странам Балтии и др.),

– собственные стратегические инициативы в военно-промышленной сфере (автономное развитие систем артиллерии дальнего огня «Полонез», эксклюзивное производство военной техники и узлов оборонных систем, в том числе стратегически важных для производства российских систем вооружений на военных предприятиях Беларуси и Украины без прямого сотрудничества с РФ, отказ от размещения военных баз на территории и т.д.),

– активное дистанцирование местных спецслужб от старых схем отношений и связей (кадровые чистки, прямое противостояние в ряде вопросов – особенно активное сегодня в Украине, но отмечаемое по ряду направлений и в Беларуси),

– периодическая экономическая конкуренция и диверсификация экономических партнеров (например, «молочные», «мясные» войны, спекуляции с удобрениями и нефтепродуктами, а также существенное наращивание доли экспорта в страны ЕС и Украины за последние два десятилетия, выход на китайский, латиноамериканские рынки).

Особо можно высказаться по поводу культурной и ментальной зависимости от России: явление, безусловно констатируемое еще 25 лет назад, сегодня тоже может быть достаточно сильно проблематизировано. Для существенной части населения, в том числе работников науки и образования, Москва в последнее время перестает восприниматься как единственный и главный центр культурной и интеллектуальной жизни, хотя и наиболее близкий нам по языковым и мировоззренческим основаниям. Во многих случаях транзит знаний и технологий сегодня уже осуществляется непосредственно, минуя предыдущие логистические схемы в виде духовного посредничества российской культуры; также происходит неуклонный рост активизации интереса к национальным языку и культуре, переориентация на потребление собственных культурных, образовательных и иных продуктов.

Все это не означает тотальную неправоту авторских замечаний о роли географии и традиции в условиях нынешней жизни беларусов, но и заставляет немного менее тенденциозно оценивать реальное положение Беларуси на карте глобального мира.

Чтобы данный критический обзор воспринимался не просто как деструкция и обесценивание всего содержания проблем и тем, поднятых в авторской статье, в заключение кажется необходимым в нескольких тезисах еще раз резюмировать основные замечания и наметить конструктивную перспективу дальнейшей дискуссии по теме.

Во-первых, необходимо не только на уровне общей риторики, но и на практике уходить от телеологических моделей представления об истории, будь то в перспективе индустриализации, модернизации, глобализации или евроцентризма. Опыт революционных событий столетней давности живо показывает, что можно достаточно произвольно менять динамику сложных социальных процессов и выбивать их из «естественной» колеи, что не дает развернуть представление об историческом пути как «судьбе» некоторого народа. И дает возможность определяться с выбором собственного пути движения, а не только присоединения к лагерю победителей или проигравших в некой глобальной цивилизационной гонке.

Кстати, именно Октябрьская революция 1917 года положила начало совершенно новому геополитическому раскладу, приведшему впоследствии в том числе и к реальности Холодной войны, вопреки казавшемуся несомненным на начало 20 века противостоянию европейских и азиатских стран. Поэтому выбор пути – это во многом попытка нащупать точку опоры в современном мире и сделать осмысленный шаг в будущее. Что это за выбор? – вопрос для самоопределенных и думающих национальных элит.

Во-вторых, нет никакой необходимости увязывать перспективу изменений и реформ в Беларуси с выбором между «обществом модернизации и инновации» и «традиционалистским обществом» в их западном или восточном вариантах. Как говорил наш классик, известный беларусский мыслитель и публицист начала 20-го века Игнат Абдиралович: «Наша пакаленьне павінна стаць апошняй чарадой пад пахмурным пажагнаньнем Скарыны: «І на ўсходзе, і на захадзе – шукайце!»

Запаздывание политики системных реформ в Беларуси – это не только травматическое для современных поколений обстоятельство, но и значительный исторический шанс. Шанс не бездумного подключения к попытке строить археофутуристические традиционные общества на идеях империи, истинной веры, духовных скреп или общества технологической инновации с их уклоном в общество потребления и победившей культурной индустрии. Это шанс на продуманную и значимую общественную дискуссию, поиск вариантов ответа на глобальные вызовы современности и собственные проблемы развития, которые сегодня часто игнорируются или замалчиваются на официальном уровне, но несомненно продолжают тревожить умы и настроения общественности.

Вопрос, каков должен быть исторический путь Беларуси, должен ли он быть догоняющим или охранительным, должен ли оказаться вписанным в глобальные маркетинговые схемы современности или актуальные неоколониальные расклады? – повторюсь, вопрос для дискуссии на уровне национальных элит.

В-третьих, не существует предопределенности мыслить происходящее и грядущую логику изменений в картине противостояния «трех миров», где попадание в логику модернизации или антимодернизма, глобализации или антиглобализма две декларируемые цивилизационные крайности. Сегодня, если и говорить о глобальном различии ценностных и мировоззренческих установок современного человека и общества, то скорее можно утверждать конфликт между сторонниками актуального движения продолжающейся модернизации (общества незавершенного модерна), новыми традиционалистами (стремящимися совместить движение вперед с движением назад – к идеализированным утраченным идеям и верам старого доброго мира) и сторонниками перемен (которые в первую очередь озабочены поисками выхода из сложных проблем и противоречий современности – экологии, биоэтики, новой экономики и права).

Последняя позиция наименее определенная как раз в силу того, что она находится в постоянном поиске новых ответов и решений, и отрицает готовые шаблоны и схемы как в сфере экономики, так и политики, культуры и т.п. Задача и вызов для нас сегодня – не вписаться в логику неоколониальной мир-системы в духе Валлерстайна в гонке за позицию нового центра (принудительного распределения), и не законсервироваться в собственной аутентике восточноевропейской Гренландии, живущей в стороне от любого мира.

Это вновь-таки вопрос собственного выбора при осуществлении системной политики изменений и реформ. Вопрос не «с кем вы, беларусы?». Вопрос: «а когда вы будете сами собой?»

Каковы наши реальные цели при изменении сложившегося статус-кво. Достижение определенной планки потребления? Выход на рынок глобальных технологических инноваций? Построение «общества знания»? Участие в ведущих мировых процессах? Если мы сформулируем для себя конкретные цели и определимся с основополагающими ценностями, то только в таком случае стоит вести речь о полноценной программе изменений и реформ. Пока же основная наша проблема – это определенная инерционность мышления и неготовность рефлексивно осмыслять ситуацию современности и быть актуальными вызовам и вопросам настоящего. О чем свидетельствует, в частности, и та очень незначительная дискуссия, которая сопроводила выход в публичное пространство цикла статей одного из известнейших беларусских интеллектуалов.

Комментировать