Арт

О нежном вампире замолвите слово

Лидия Михеева - о новом фильме Джима Джармуша «Выживут только любовники».

Фильмы Джармуша всегда открывали дверцу в ощущение свободы. Будь то заныривание в инфернальный мир городка на Диком Западе в «Мертвеце» или холостяцкое зависание Билла Мюррея перед телевизором в начальной сцене «Сломанных цветов». Герои Джармуша, как девушка-водитель такси в «Ночь на земле», самодостаточны, и потому свободны. Правда, свобода эта приобретает самые контрастные оттенки. Вплоть до хипстерского отождествления свободы с отъединением от внешнего мира и замыкания в своем приватном уютно обустроенном пространстве, где есть «Кофе и сигареты», и больше ничего для счастья не нужно.

В общем, делая вид, что ни о чем не рассказывает и ничего не утверждает, Джармуш на разные лады раскладывает возможные ответы на вопрос, можно ли жить в обществе и быть свободным от общества. Многие версии вырисовываются тонко, симпатично. Персонаж-Passenger а ля Игги Поп с Томом Уэйтсом в роли самих себя, или Джонни Депп в роли Уильяма Блейка – центральная фигура всех джармушевских фантазий. Он ни на что не жалуется, но в принципе ему осточертели «обычные люди», все это «общество», его условности, социальные ритуалы и прочая пластилиновая мура. При этом он продолжает свой путь, направленный в какую-то неизвестность, без цели. Путешествие, которое ни к чему не стремится и никогда не закончится – лучший способ чувствовать себя свободным.

В «Выживут только любовники» характер типичного джармушевского героя стремительно портится. Главные персонажи его нового фильма – пара любящих друг друга вампиров, Адам и Ева. Они живут на Земле с незапамятных времен, наблюдают все ключевые события истории. Они же создали и все значимые произведения искусства, которые мы ошибочно приписывают гениям-людям. Адам, проживающий в частном домишке на окраине Детройта, устал от вечной жизни и, главным образом, от идиотизма человечества, неспособного создать ничего путного, портящего воду, воздух и даже собственную кровь, и подумывает о самоубийстве. Мудрая Ева прилетает из Танжера, чтобы вытащить своего вечного возлюбленного супруга из депрессняка. Вот, собственно, и пересказ первой половины фильма.

Нет, конечно, главное у Джармуша – не сюжет, а атмосфера. Неизъяснимое одиночество вечно живущего творца, уединившегося за плотными тёмными шторами с музыкальными инструментами, винилами и книгами. Создавая очередной шедевр, он всякий раз дарит его какому-нибудь зомби (так вампиры называют обычных людей), который становится фиктивным автором и обеспечивает дистрибуцию произведения в человеческом мире.

Детально показаны сложные пути легальной и этически приемлемой добычи крови. Лабиринты узких улочек Танжера, по которым шагает своими выразительно длинными ногами Ева (в исполнении магически прекрасной Тильды Суинтон). Все это местами завораживающе, местами – затянуто и скучновато. Особенно режут глаз и слух старательные намёки на то, что вампиры понасоздавали и то, и это. И все гении от Шекспира до Кафки – дело их рук.

Первое время недоумеваешь от такой детской настойчивости и довольно грубых приемов, вроде бэджика «Доктор Фауст» на белом халате Адама, покупающего в больнице очередную партию крови. Но потом понимаешь, что Джармуш добивался именно этого эффекта – на грани вульгарности, которая бы вызывала скорее иронические смешки при чтении заведомо тупого комикса, чем радость разгаданного таинственного полунамёка.

Жилища вампиров – отдельный кинематографический аттракцион от Джармуша. Старинные книги на всех языках мира, множество занятных артефактов, изысканность и небрежность. Вампиры не любят суеты, не болтают лишь бы о чем, их интересует только нюансы смыслов, вечные ценности и прочие прекрасные вещи. Отношения их возвышенны и благородны. Они разговаривают о литературе и музыке, играют в шахматы, занимаются любовью, катаются на машине по опустевшим улицам ночного Детройта. Идеальная жизнь двух вечных любовников.

Что еще нужно для того, чтобы зритель с удовольствием идентифицировался с вампирской четой? Примерил на себя аристократизм и любовь к искусству. И вместе с Адамом принялся ныть о том, что зомби-человеки в конец загадили планету пока он сидел за плотно задернутыми шторами и сочинял очередное гениальное музыкальное произведение. Или ничего не сочинял, а просто сидел за задернутыми шторами.

Элитистский посыл Джармуша настолько внятен и не оригинален, что даже и не знаешь, с какой стороны к нему подступиться. Сама идея того, что человечество как масса живых мертвецов пребывает в коллективном сне-майе древнее даже легенды о существовании вампиров. Чуть менее тривиально это оборачивание метафоры: люди – создания, пребывающие в полусознательном дурмане, а вот вампиры – те живее всех живых, свет их сознания пронизывает века, память их безгранична, чувствительность максимальна, они существуют где-то на самом нерве жизни, подпитываясь ее квинтэссенцией.

Если попытаться к этому посылу отнестись всерьез, то все это может выглядеть и как панегирик аристократии и естественности социального расслоения, и как заигрывание с хипстерской культурой. Якобы одни люди «от природы» более вампирски-живые, а другие – никчемные зомби. Или одни люди по своему выбору остаются зомби, а другие тщательно собирают лучшее из этого мира – лучшую музыку, причудливые вещицы, самые интересные книги, и отгораживаются от остального мира занавесочкой, чтобы в приятном уединении предаваться музицированию, попивая из изящной рюмочки добытую первую положительную группу крови (или что там пьют хипстеры).

Но всерьез, конечно, с Джармушем нельзя. Вернее, он уже где-то на другой ступени по отношению к этому уровню серьезности. Он просто снял пенку с массового сознания и показал, как в нем в действительности выглядит ответ на вопрос о том, можно ли жить в обществе и быть свободным от общества. Зомби-человечество согласно с тем, что оно зомби-человечество, и влачит свою несвободу от социальной майи. Гениальность для него выглядит как сакральное избранничество, произведения искусства – не близкие, свои, родные фрагменты повседневности, а принадлежащие неким священным созданиям-полубогам сокровища. Нет никакой массового искусства – есть либо джанк-фуд, либо искусство высокое, которое способны создавать только вампиры, обладающие для этого тайным знанием.

Ну что уж тут поделаешь, если легитимация такого принципиального анти-эгалитаризма укоренена в коллективном сознании – вздыхает Джармуш и зажигает магический фонарь. Он не предлагает отмычек, не пытается взорвать эту мифологему, а воспроизводит, инсценирует ее максимально красочным, убаюкивающее-завлекательным образом. Развлекает нас лаконичной, скроенной по узнаваемым лекалам сказкой о любви – «настоящей, верной, вечной». Говорит ли он при этом какое-то новое слово? Вряд ли. Скорее показывает, как его герой, путешественник без страха и упрёка (и без цели), может деградировать в своих поисках свободы через эскапизм до депрессивного (хотя и обаятельного) вампира.

Но счастливый финал все же должен внушать нам оптимизм. Как бы ни были аристократы-вампиры разочарованы в человечестве, все же порой люди и их свежая кровь очень нужны вампирам, жизненно нужны.

 

Фото: Kinopoisk