Городские тактики

Наследие по-новому. Почему восстановленные церкви не являются памятниками

2486 Степан Стурейко

Витебск. На переднем плане костел святого Иосифа. Фото 1942-1943 гг.

 

Охватившая после распада СССР Витебск тяга к восстановлению разрушенных церквей воистину уникальна для Беларуси и является любопытным феноменом. Восстановленные витебские храмы – вовсе не памятники. Описывать и анализировать их необходимо совершенно с другой – социологической – точки зрения. Тогда Витебск из города с новоделами превращается в портал, подключающий нас к планетарной дискуссии о смыслах и перспективах всей индустрии наследия.

Но прежде оценим масштаб. История эта началась не с перестроечной волны возрождения, а в мракобесном 1961 году, когда Беларусь лишилась массы прекрасных церквей и костелов.

В конце того года Совет Министров БССР принял решение взять под охрану руины Благовещенской церкви ХІІ века. Сама церковь, пережившая все войны, была взорвана месяцем ранее. Так маятник наследия оттолкнулся от крайней точки отрицания и медленно пошел в противоположную сторону.

Менее чем через 30 лет витебская общественность уже вовсю требовала восстановления совершенно живой в воспоминаниях витеблян церкви. Акция эта стала символом возвращения к вере и искупления вины за советское затмение.

Восстановленный храм освятили в октябре 1998 года. Над проектом работали известные реставраторы и историки. Получилось местами спорно, но вполне в духе реставрационных хартий. Восстановление было широко одобрено и признано достойным повторения.

Следующим проектом стала Воскресенская церковь, взорванная в январе 1936-го. На момент начала строительных работ в 2001 году ее могли помнить лишь горожане в возрасте 75+. Участок отобрали у униатской общины, оплатившей к тому времени проектную документацию, и передали православным.

Реконструкция Воскресенской (Рынковой) церкви. Фото: oldcolor.livejournal.com

 

При восстановлении пришлось почти полностью разобрать старый аутентичный фундамент. Один из газетных заголовков того времени красноречиво констатировал: «Воскресенка уже не воскреснет, хотя и будет построена». Церковь освятили в 2009 г. и повесили у входа табличку: «Восстановлена по инициативе первого президента Республики Беларусь».

Параллельно с этим проектом начались работы по восстановлению громадного Успенского собора, взорванного также в 1936-м. Для очистки территории был снесен целый цех работающего до сих пор (правда, по другому адресу) завода заточных станков. Наследие потеснило промышленность! Храм освятили в 2011 году.

Но маятник наследия продолжает движение, все больше отдаляясь от золотой середины. В конце 2015 года Министерство культуры согласилось на восстановление костела Святого Антония. Это требует сужения проезжей части в центре города, поэтому храм, скорее всего, перенесут. Получается, место не так важно?

 

«Журнал» также рекомендует:

  

 

Апофеозом стало объявление намерения возвести в Витебске никогда не существовавший там полоцкий (!) Софийский собор, каким он был изначально, в ХІ веке. И это при том, что доподлинно неизвестно точно, как он выглядел!

Место предполагаемого строительства в Парке партизанской славы освятили в 2014 году. Во всех пресс-материалах сквозит риторика восстановления утраченного. Итого, если сложится, в центре Витебска скоро будут «восстановлены» уже четвертый и пятый по счету храмы.

Но пока посмотрим на первые три. И усвоим: они не являются памятниками!

Во-первых, это новые здания, построенные из современных материалов. Если под исторической ценностью понимать способность объекта давать нам информацию о прошлом, то этим свойством данные здания не обладают.

Во-вторых, говорить о научной реставрации, учитывая масштаб восстановления, также не приходится. Имело место либо воспроизводство известного по рисункам и фотографиям, либо открытое фантазирование.

В-третьих, международные хартии и все эксперты по охране памятников не одобряют восстановление в таком объеме, ведь если так легко вернуть утраченное, зачем охранять аутентику? Она попросту девальвируется!

Но если весь этот «исторический Диснейленд» и не имеет отношения к памятникам, почему витебляне так искренне рады, а все церкви уже внесены в государственный список историко-культурных ценностей? Потому что это наследие.

Мерки традиционной теории охраны и реставрации к нему не применимы. Эта теория вообще умирает. Число примеров обхождения с историческими объектами, не вписывающихся в представления экспертов-реставраторов о добре и зле, в настоящее время достигло такой величины, что впору констатировать бессилие устанавливаемых десятилетиями «правил игры».

Сегодня нет пределов восстановлению. Мы можем отстроить заново Минскую ратушу, Дворец правителей в Вильнюсе или даже целый исторический центр Франкфурта-на-Майне (происходит прямо сейчас!).

Можем делать полуфантазии на тему «каким оно могло быть», как в Гданьске, Вроцлаве и Иерусалиме (где так обманчива старина еврейского квартала старого города); можем «переносить» исторические объекты в более удобное место, как деревянную синагогу из беларусской Волпы – в развлекательный парк в польском Билгорае; можем «дублировать» приглянувшиеся объекты, как это делают китайцы, скопировавшие целую занесенную с список ЮНЕСКО австрийскую деревню Гальштат в масштабе 1:1 и отдельные достопримечательности Парижа (Эйфелева башня и мост Александра III), Лондона (Тауэрский мост) и т. д.

Можем пойти еще дальше и «возродить» никогда не существовавшие «памятники», такие, как ратуша польского Старого Сонча, построенная в этнографическом музее в Новом Сонче.

И вот уже видим наши витебские объекты вписанными в мировые тенденции начала ХХІ в. Нам необходима новая объяснительная теория, посредством которой мы могли бы оценивать и описывать происходящее. И она уже зарождается в работах голландца Грегори Ашворда, британки Лаураян Смит, поляка Кшиштофа Ковальского, американца Родни Харрисона, француза Доминика Пуло и многих других, пришедших к изучению наследия не столько из истории и искусствоведения, сколько из социологии и культурной антропологии.

Строительство Успенского собора в Витебске. Фото: Юрий Шепелев

 

То, что они предлагают, – своеобразный коммуникативный поворот и целое направление гуманитаристики heritage studies, описывающее не строгие рамки охраны и реставрации, а живые отношения сообществ с актуализированным наследием.

В чем смысловой сдвиг и какие перспективы открывают новые идеи?

1. Наследие – больше, чем материальный объект

Древность, уникальность, аутентичность являются важными факторами, но ни один из них не становится определяющим, пока объект не обретает общественной ценности. Вообще, материальные характеристики объектов не очень важны.

Наследием может стать уродливое индустриальное здание, концлагерь или объект, не имеющий эстетики. Всемирным наследием стала даже геодезическая дуга Струве!

Наследие – это сплав материального и нематериального. Не может культурный ландшафт охраняться в отрыве от населяющей его культуры. Любая традиция без интерпретации остается механическим повторением, а груда камней – камнями.

Какие же культурные практики представлены в витебских церквях и ими самими? Как восстановление повлияло на культурные, социальные, экономические процессы в городе? Достаточно ли делается для реализации потенциала этих объектов?

 

«Журнал» также рекомендует:

  

 

2. Наследие не тождественно истории

У теоретика наследия Дэвида Лоуэнталя есть замечательная книга «Прошлое – чужая страна». Один из анализируемых сюжетов там – стремление людей к романтизации прошлого и попытки соответствовать образцам поведения из других времен без понимания, что на самом деле представление об этой чужой стране – лишь наши автопроекции, имеющие мало общего с исторической правдой.

Наследие – жертва стремления историков выстраивать хронологические последовательности. Чтобы исправить это, история наследия должна преподноситься не как череда перестроек объекта, но как история отношений вокруг него, и даже более точно – история борьбы за контроль над смыслами, несомыми наследием обществу.

Как Витебск, восстанавливая церкви, представляет свое прошлое? Где он в этом представлении точен, а где фальшивит? Как сбалансировать образ прошлого, не теряя его увлекательности?

3. Наследие всегда чье-то

Ничто не может быть вашим, если вы сами его не присваиваете. Для этого наследие должно опираться на текущий культурный уровень потребителей. Только так продукт может адекватно восприниматься и читаемое превращается в понимаемое.

Наследие может генерировать вокруг себя гораздо большее количество сообществ, чем кажется. В Западной Европе, в отличие от Восточной и даже Центральной, большинство исторических памятников находятся в частной собственности, что определяет иную структуру общественных взаимоотношений вокруг них.

Интересы каких сообществ реализованы при восстановлении витебских церквей? А кто, наоборот, чувствует себя исключенным? Делается ли все, чтобы сообщества присваивали объекты бесконфликтно?

4. Ядро наследия – послание, связанное с настоящим и будущем

Наследие может быть представлено как культурно обусловленная коммуникативная практика и способ сопричастности истории. Но наследие – не обязательно о прошлом. Сообщества используют свою ретроспективную память и представления о нем для формирования образа будущего. Поэтому наследие – модель для реальности.

Наследие может считаться коллективно переживаемой иллюзией, точкой относительного согласия во времени и пространстве. В этом, кстати, заключается постоянная необходимость демонстрации его туристам и горожанам. Желание показа – не что иное как замаскированное намерение трансляции. И, значит, настоящий смысл знакомства с памятником не в том, чтобы узнать что-то, а в том, чтобы стать кем-то.

К какому настоящему и будущему призывают нас витебские храмы? Все ли нас устраивает в этом образе? Как правильно управлять городской идентичностью?

5. Наследие всегда динамично

Наследие кажется нам самым стабильным элементом культуры. Это не так. Нельзя до конца изучить памятник, полностью сохранить и окончательно интерпретировать его.

Наследие, с которым мы имеем дело сегодня, уже прошло сквозь сито селекций. Мы продолжаем выбирать из доставшегося. Взгляд потомков на исторические остатки, столь оберегаемые нами, обязательно изменится (ведь и мы оцениваем их не так, как деды). У городского пространства все время появляются новые смыслы и новые послания. Наследие вообще может быть деактуализировано.

Что произойдет с городским пространством Витебска через 10–40–70 лет, и каково будет в нем место этих церквей? Какие культурные и политические угрозы могут возникнуть?

* * *

Таково поле открываемых проблем, стоит лишь сменить угол зрения на давно известные всем объекты. Ни больше, ни меньше!

Пока в Витебске и в Беларуси в целом мы не начнем предметные исследования в поле социальных наук, пока не откажемся от репродуцирования старых шаблонов и мифов, пока не начнем рефлексию исходя из новой парадигмы наследия, до тех пор конструкция исторического центра будет оставаться в области неосознанного, манипулятивного или хаотично управляемого и уж точно не способствующего выстраиванию открытого города.

Автор – Степан Стурейко, PhD, культурный антрополог, преподаватель Европейского гуманитарного университета

Материал предоставлен редакцией Альманаха Минской урбанистической платформы «Городские тактики». Скачать свежий номер альманаха можно, кликнув на обложку внизу:

Комментировать