Жизнь

Глобальное потепление после холодной войны. Часть 8. Новая антропология

941 Владимир Мацкевич

Иллюстрация: Jack Daly

 

В этой части текста мы рассмотрим человеческое сознание, установки, идеологию и картины мира, а также проанализируем коммуникацию и взаимодействие между представителями разных миров и носителей разных картин мира.

Права человека и свобода в ХХ веке стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Но то, что мы сейчас воспринимаем как должное, является результатом и достижением длительного исторического развития цивилизации. В средневековой Европе и в других цивилизациях права трактовались как привилегии, как различие между людьми или группами (стратами и классами) людей.

Идея равных прав для каждого человека относительно нова в истории, потребовалось два столетия, чтобы эта идея стала общераспространенной, и была доведена до состояния «кто же этого не знает». Равенство людей в правах как принцип принят всеми, хотя сами права трактуются и понимаются по-разному.

Равенство прав человека обеспечивает человеку свободу. Свобода же обеспечивает разнообразие индивидуальных различий между людьми. Уравнивание людей в правах ведет к увеличению индивидуальных различий, к появлению индивидуальности.

Часто категорию «индивидуальность» не отделяют от категории «индивид». Но индивид – это единица общности. Из индивидов складывается любая общность или популяция – как у людей, так и у пчел и муравьев. Муравейник состоит из муравьев-индивидов, но эти индивиды не являются индивидуальностями. Чем больше они похожи друг на друга, тем лучше для муравьиного сообщества и популяции.

Веками таким же образом строились человеческие сообщества: в родовых сообществах, племенах, первых государствах от каждого индивида ожидалось, что он будет таким, как все, и вменялась максима «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Общество определяло, каким быть индивиду, какими правами и обязанностями его наделить, какую степень индивидуальных различий можно допустить.

Эмансипация индивида, выражавшаяся в борьбе за права и свободы, приводит к двум главным эффектам:

1. Появление и накопление индивидуальности. Люди становятся все меньше похожи друг на друга, и эта непохожесть на других становится ценностью, именно она характеризует человека, а не его место и статус в сообществе людей;

2. Изменяется смысл и характер связи человека и общества/сообщества. Зависимость человека от общества ослабевает, связи и отношения человека с обществом становятся разнообразнее и сложнее. Качественное и количественное изменение общественных связей ведет к системным изменениям самого общества. Сообщества, в которых индивидуальность подавляется и нивелируется, кардинально отличаются от сообществ, в которых индивидуальность ценится и поощряется.

Читайте также предыдущие части материала:

Часть 1. Возможны ли реформы в Беларуси?

Часть 2. Что происходит в мире и регионе

Часть 3. Немного о перераспределительной экономике

Часть 4. Положение дел в Беларуси

Часть 5. Страна second hand

Часть 6. Онтология и гуманитарные технологии

Часть 7. Навстречность миров

Применительно к концепции трех миров эти эффекты можно радикализировать, представить в категоричной форме:

– Люди Первого мира индивидуализированы, индивидуальность и особенность в Первом мире поощряется, ценится и обеспечивает успешность в сложных и разнообразных системах жизни и деятельности;

– Индивидуальность человека в Третьем мире нарушает устоявшийся порядок вещей, поэтому вызывает подозрение, и при возможности подавляется и нивелируется;

– Люди Второго мира индивидуализированы почти так же, как и люди Первого, но на ценностном уровне они придерживаются идеологии Третьего мира, то есть склонны подавлять как свою индивидуальность, так и индивидуальность других членов сообщества.

Возвращаясь к главному вопросу настоящего текста – поиску ресурсов для реформирования в Беларуси, необходимо учитывать эти накопившиеся изменения общественных систем.

В прикладном смысле это означает, что мы не сможем найти агентов перемен в каких бы то ни было социальных группах, стратах или классах.

Индивидуализацию, которой характеризуется современное социальное устройство, уже невозможно не замечать и игнорировать. Чаще всего обращают внимание на негативные аспекты этого явления, говоря об атомизации общества, понимая это как разрыв и нарушение общественных связей и отношений. Каждый отдельный человек все меньше нуждается в других людях и все меньше интересуется другими людьми.

Люди по-прежнему зависимы от общества, но от целостной инфраструктуры, а не от отдельных элементов или индивидов, из которых складываются социальные системы. Если существует инфраструктура, обеспечивающая удовлетворение всех базовых потребностей индивида, гарантирующая защиту его прав и свобод, то отношения и связи с другими индивидами перестают быть жизненно необходимыми.

В прошлом не возникало вопросов о том, зачем человеку семья, церковная община, профессиональная гильдия, национальная принадлежность, духовное или ментальное единство с сообществами, определяющими идентичность человека. Членство и идентификация самого себя с реальными и воображаемыми сообществами были просто жизненной необходимостью, каждый человек определялся нацией, конфессией, профессией, семейным происхождением.

Пока существовало такое положение дел, в социологии, политологии, культурологии, даже в социальной психологии можно было оперировать категориями «общественное мнение», «коллективное сознание», или «коллективное бессознательное». Предполагалось, что буржуазия, например, имеет идеологию, отличную от идеологии пролетариата. И что выяснив идеологические установки некого класса, можно распространить полученное знание на весь этот класс, не придавая большого значения индивидуальным отклонениям. На таком предположении строились политические стратегии и программы, маркетинговые, социологические и этно-культурологические исследования.

Вплоть до Первой Мировой войны в обществоведении доминировали классовые, расовые, национальные теории, на их основе строились общественные практики. Потом стало понятно, что такой масштаб, такая калибровка в рассмотрении общественных явлений слишком груба и не позволяет увидеть реальное положение дел. Начались поиски меньших единиц для членения общества и более глубокого анализа.

Питирим Сорокин предложил категорию «страты», которая не имела размеров и масштабов, позволяла типологизировать социальные группы по любым, часто случайным параметрам.

В маркетинге возникла и до сих пор популярна категория «целевые группы», которые можно выделять по произвольному набору параметров и характеристик. Целевые группы, с которыми целесообразно иметь дело в практике, либо сужаются и конкретизируются до очень мелких, с детализацией по многим параметрам, либо размываются до крупных и аморфных.

Возможность компьютерной переработки больших массивов данных позволяет перейти к таргетированию в маркетинге, когда целью (target) становится индивидуальный потребитель. К индивидуализированному потребителю адаптируется даже индустриальное производство, которое ранее мыслилось способным производить только массовые стандартизованные продукты большими партиями. Сейчас на основе базовых моделей производится множество вариаций продукта, рассчитанных на различные вкусы и предпочтения.

Эта тенденция затрагивает не только индустрию и маркетинг, но и социальные и гуманитарные отношения.

В современном мире каждый человек самоопределяется по отношению ко всем наличным, мыслимым и воображаемым сообществам, сам решает, к какому из сообществ принадлежать, может решить не относить себя ни к одному из них. Границы сословий, классов, этносов, конфессий, гендерной идентичности стали размываться еще после Первой Мировой войны, а после Второй Мировой этот процесс шел с таким ускорением, что это создавало впечатление революций во всех сферах жизни: социальная революция, революция менеджеров, культурная революция, сексуальная революция и т.д.

Правда, и контрреволюционные процессы – стремление остановить размывание границ между разными социальными группами, стремление восстановить социальную статику и стабильность – тоже изображались как революция. Например, большевистская абсолютизация классов и этносов.

Большевики декларировали коммунистические установки свободы, равенства, братства, но реально возводили социальные барьеры и жесткие границы.

Во-первых, они не допускали индивидуального мышления и мнения. Каждый человек, согласно большевистской доктрине, однозначно принадлежал к одному из классов в многоукладной структуре социума. Социологические воззрения большевиков предполагали, что все, кто принадлежит к классу буржуазии, разделяют буржуазное мировоззрение и идеологию. Крестьяне имеют мелкобуржуазные установки. Пролетарии заражены левым или правым уклонизмом. Каждый взрослый однозначно приписывался к одному из этносов, список которых в СССР был длинным, но закрытым – те этносы, которые не попали в список, как бы и не существовали. Этническая принадлежность записывалась в паспорте, но детям в свидетельстве о рождении этническую принадлежность не записывали, чтобы дети от смешанных браков могли сами выбирать. Расчет строился на том, что они будут выбирать более «престижную» принадлежность. В стандартных анкетах, которые заполнялись при приеме в учебные заведения и на работу, записывалось классовое происхождение. Затем эти анкеты сопровождали человека на протяжении всей жизни. Это открывало широкие возможности для репрессий по классовому или этническому признаку. Каждый человек был маркирован или стигматизирован социальным, этническим, образовательным и партийным статусом, всем была отведена соответствующая клеточка в общей матрице.

При этом предполагалось, что классовая, этническая или конфессиональная принадлежность определяет мировоззрение человека, идеологию, образ мысли и образ действия. Эмпирическая реальность, свидетельствующая о том, что выходцы из буржуазии могли разделять коммунистические идеалы, а пролетарии – мелкобуржуазные, никак не влияла на социальное знание и практику.

После развала СССР исчезла и матрица, которая определяла раз и навсегда социальную структуру и сводила к примитивным формам социальные отношения. Но социальное знание все еще базируется на представлениях, что мышление и сознание индивидуального человека определяется той социальной группой, или тем социальным типом, к которому человек принадлежит. Единственное отличие новых представлений состоит в том, что нет полного и окончательного списка социальных типов и групп, поэтому для практических нужд используется категория «целевая группа».

Априорное выделение целевых групп порождает абстракции, которые практически не фиксируются социологическими методами. Поэтому в социологии приходится прибегать к статистическим методам факторного, кластерного анализа, или каким-либо еще, чтобы хоть как-то сгруппировать разнообразие и разброс индивидуальных мнений в некие классы, типы и кластеры. Но все полученные таким образом типологии и классификации недолговечны, устаревают еще до того, как удается на их основе разработать сколь-нибудь эффективную маркетинговую стратегию.

Это обстоятельство особенно заметно в политическом маркетинге. Бесперспективность построения партийных программ с опорой на старые социальные классы, типы или страты (рабочие, средний класс, молодежь, женщины и т.д.) уже давно замечена, но попытки апеллировать к вновь изобретенным социологами целевым группам или вычлененным статистическими методами кластерам продолжаются.

Разумеется, демографические характеристики в большинстве случаев влияют на мнение и позицию индивида, точно так же как гендерная идентификация, место жительства, профессия и др. Но это влияние ограничивается содержанием объектов, находящихся в поле внимания человека, а не образом мысли и идеологией.

Современный человек индивидуален, его невозможно понять и объяснить принадлежностью к какому-либо социальному типу.

Индивидуализация напрямую связана со свободой совести, свободой слова, в конечном итоге она выражается в свободе мысли. Обретение свободы (акт освобождения, эмансипации) не автоматически ведет к свободе мысли, мысль и сознание человека инертны. Требуется смена нескольких поколений, или период в десятки лет, пока обретение социальной свободы приведет к свободе мысли.

Но в ХХ и XXI веке уже несколько поколений живут в условиях не просто продекларированных, но реально соблюдаемых прав человека. И даже в условиях авторитарного режима в нашей стране скоро уже три десятилетия права человека влияют на формирование индивидуальности многих и многих людей.

Индивидуализация связана с автономией личности. Это значит, что человек не склонен некритично и по умолчанию следовать нормам той социальной группы, в которой он живет, он сам определяет порядок, нормы, правила и законы (номос), которым он готов следовать, и те, которым не готов.

Индивидуализация в большей степени свойственна представителям Первого мира. И, наоборот, в Третьем мире она не ценится, и даже подавляется, там по-прежнему требуется не собственное мнение, собственный образ мысли, а следование общепринятым мнениям.

Однако идеология прав человека, декларирование свобод, установка на самостоятельность мышления некритично потребляются и в Третьем мире. В опросах общественного мнения, в беседах и дискуссиях представители Третьего мира провозглашают имеющиеся у них мнения и взгляды как собственные. Они могут утверждать некритично усвоенную банальность, которая произносится уже несколько веков, давно опровергнута и вышла из моды, как мысль, к которой они пришли в результате собственных размышлений.

Мнения людей в Третьем мире формируются – неявным образом – их окружением, референтной группой и местными авторитетами. Но местные сообщества, даже многочисленные, не формируют всего спектра мнений, которые могут потребоваться в эпизодической коммуникации или в политической жизни.

Тогда включается другой источник формирования мнений в Третьем мире – СМИ. Этим источником злоупотребляют в современном мире многие из тех, кто претендует на формирование общественного мнения. Пропаганда и ее современные разновидности (PR, постправда) обращаются к людям Третьего и Второго мира, для которых индивидуальность уже является декларируемой ценностью, но сознание и образ мысли которых все еще не самостоятельны и не автономны, а представляют собой интериоризированные и субъективизированные идеи и установки сообщества, с которым эти люди идентифицируются.

В этом тексте возможно рассмотреть только часть причин и факторов, обосновывающих простой тезис в контексте основных вопросов, которые нас здесь интересуют:

Ресурсы изменений и инноваций, агентов реформирования в Беларуси нужно искать не в социальных группах, классах, кластерах, а в индивидуальных людях.

Из этого простого тезиса выводятся несколько радикальных следствий:

1. Агентами реформирования и перемен в Беларуси могут быть только индивидуальные люди, люди с именами собственными, а не обезличенные представители социальных групп, классов и т.д.

Ретроградная систематическая ошибка всех оппозиционеров, революционеров и реформаторов в Беларуси состоит в том, что они пытаются найти опору для своих политических действий в некой социальной группе или в институте. Кто-то в качестве движущей силы рассматривает пролетариат, рабочих крупных предприятий, ходит на проходные и в цеха с листовками и призывами. Десятилетиями не находя там поддержки, эти политики не могут критически отнестись к усвоенным ими архаичным социологическим представлениям, совершенно не адекватным современному положению дел.

Другие возлагают надежды на новые социальные группы (новые для постсоветского региона): бизнес, олигархов, средний класс, индивидуальных предпринимателей, студентов и т.п. Эти надежды так же бесплодны и бесплотны, как и представления коммунистов и марксистов.

В поисках опорной социальной группы для перемен отдельные политические деятели обращаются к еще более архаичным представлениям, например, апеллируя к христианам разных конфессий, пытаясь воспользоваться организованностью церковных общин. Некоторые апеллируют к язычникам и традиционализму при полном отсутствии таких социальных групп, хотя существуют соответствующие аутичные маргиналы и единичные энтузиасты, создающие своей активностью впечатление неких движений.

Любые такие попытки обречены на неудачу, поскольку все они адресованы Третьему миру, где все еще идеологизированное общественное мнение имеет силу. Но перемены, реформы и инновации в Третьем мире неприемлемы по принципу.

2. Предложения, оферты, призывы к реформам, переменам и инновациям оформляются не индивидуально и персонализировано, а к неким типичным абстрактным представителям, в которых никто из индивидуализированных личностей не может опознать себя.

Поэтому все предложения, программы реформ, декларации партий, движений и общественных инициатив выглядят выхолощенными, абстрактными, нереалистичными. Предложения о реформах и изменениях в стране исходят от представителей Второго мира, масштаб мышления которых замкнут на нации и территории государства, а адресованы они представителям Третьего мира, мышление которых не соразмерно этому масштабу, и представителям Первого мира, которые мыслят в двух масштабных сетках: в глобальном масштабе и в масштабе личной карьеры.

3. Коммуникация между представителями трех миров, соприкасающихся в общем информационном пространстве, практически невозможна, поскольку темы, объекты, цели и ценности каждого из миров теряют свое значение в дискурсе и нарративе двух других миров.

4. Последнее следствие, на которое следует обратить внимание – это адресация и судьба данного текста.

Этот текст смогут прочесть, понять, отнестись к нему и отреагировать только те, кому он будет адресован персонально. Нет ни одной социальной группы, известной нам из истории, даже совсем недавней, которая могла бы принять этот текст, как адресованный ей. Ни ученые и академическое сообщество, ни национальные лидеры и политически активные граждане, ни инноваторы, предприниматели, стартаперы, или кто там еще существует.

Но, даже будучи прочитанным представителями разных миров, он может не иметь никаких практических следствий, если картина современного мира не становится объектом и предметом размышления и действия.

Коммуникация о переменах и реформах, которая может привести к встрече тех, кто хочет и стремится к реформам в стране «здесь и сейчас» (конкретные персонализированные представители Второго мира), и тех, кто владеет достаточными знаниями и компетенциями, чтобы эти перемены и реформы осуществить (персонализированные представители Первого мира), станет возможной тогда и только тогда, когда:

– представители Второго мира начнут говорить о проблемах, которые волнуют представителей Первого мира, а не о своих собственных проблемах;

­– представители Второго мира начнут говорить о проблемах Первого мира не с позиции тех, кто знает решение этих проблем, а с позиции тех, кто может предложить свою территорию, свою страну вместе со своими возможностями для решения мировых и глобальных проблем «здесь и сейчас», а не «где-то там», и «когда-нибудь»;

– представители Первого мира попытаются договориться с представителями Второго мира об условиях и обстоятельствах разворачивания работ в нашей стране по решению мировых и глобальных проблем.

О мировых, глобальных и цивилизационных проблемах, которые могут стать предметом коммуникации представителей Первого и Второго мира в нашей стране и, тем самым, положить начало реформам – в заключительной части текста.

Читайте все части материала:

Часть 1. Возможны ли реформы в Беларуси?

Часть 2. Что происходит в мире и регионе

Часть 3. Немного о перераспределительной экономике

Часть 4. Положение дел в Беларуси

Часть 5. Страна second hand

Часть 6. Онтология и гуманитарные технологии

Часть 7. Навстречность миров

Часть 8. Новая антропология

Часть 9. Менять мир самим или ждать, пока нас изменят?

Комментировать