Арт

Анджей Вайда. Монтажник мифов

Ушедших принято хвалить и возвеличивать. Но поток пафосных банальностей вслед смерти кинорежиссера Анджея Вайды никак не приблизит нас к пониманию реального веса его личности и жизненного пути. Худшее, что можно сделать с Вайдой – превратить его в очередного «человека из мрамора», очередную икону «высокой культуры». Забыть про то, что сделало его самым громким и неоднозначным из польских авторов своего поколения. То, за что его синхронно любили и ненавидели. 

Молодого парня везут убивать. За что? Он даже не стрелял. Просто был АК-овцем, бойцом «не того» (не просоветского) Сопротивления. Но в 1945-м этого вполне хватало для выезда за город в компании парней с тяжелыми стволами наготове. Машина тормозит на пустынной дороге. Службист достает пистолет: «Выходи! Вперед!» Хлопчик на негнущихся ногах делает шаг. Другой. Ждет пули в затылок. Но слышит лишь звук отъезжающего авто.

Будущий режиссер никогда не расскажет об этом личном опыте в своем кино. Но как любой автор, пытавшийся реализоваться в условиях управляемой несвободы, Вайда потратил массу усилий и энергии на «танцы с волками» – креативную дипломатию, тактические игры с системой социализма. Под которой он сделал свое главное кино – никогда полностью не соглашаясь, но предпочитая (вплоть до 1980-х) открыто не выступать против.

Его признанный шедевр «Пепел и алмаз» (1958) замечателен как опыт депрессивного патриотизма, замаскированный под гимн новому красному порядку. Мацек Хелмицкий, блестяще сыгранный Збигневом Цыбульским, – меланхоличный боевик Армии Крайовой. Он выходит со шмайсером наперерез коммунистическим активистам, жжет спирт в рюмках на барной стойке в память о погибших друзьях, нервно клеится к тихой блондинке и носит темные очки «в знак безответной любви к отчизне». Он слишком мал, чтобы победить систему. Но слишком горд, чтобы это принять. 

Вайда сотворил невозможное – сделал героем парня из проигравших. Превратил жертву в поп-икону, разрешив Цыбульскому сыграть в своем – кожаной куртке и тесных джинсах. Плевать на «историческую точность»! В этом кино считалась лишь яркость эмоций и точность интонаций. Психологическая узнаваемость. Чистота мифа.

В одночасье польское кино получило мировой резонанс. Збышек Цыбульский стал европейским Джеймсом Дином, идеальным героем нового «потерянного поколения», одинаково близким и западным битникам, и тихим диссидентам нового социализма.

Вайда нашел свою тему: конфликт личности и больших идей, ломка духа в эпохи перемен. И практически все, что было дальше – от пафосных экранизаций польской книжной классики («Пепел», «Свадьба», «Пан Тадеуш») и исторических реконструкций («Дантон», «Катынь») до разбора механик экранного («Все на продажу») и пропагандистского («Человек из железа») мифотворчества и хвалебного байопика электрику-президенту Леху Валенсе – так или иначе эту тему развивало.

Кадр из фильма «Пепел и алмаз» (1958)

 

Вайда окончательно «забронзовел» в 1980-х: получил золото Каннского кинофестиваля за «Человека из железа», попал на родине под запрет на профессию (что закрепило его международную славу), стал советником мятежной «Солидарности», в 1989-1990 – сенатором, а пару лет спустя – председателем президентского совета по культуре.

Совершив в первые пятнадцать лет своей креативной карьеры все главные открытия, дальше Вайда фактически превратился в статусную персону, человека-репутацию. Он жил резонансом своих прежних побед.

Меняется авторская интонация, становясь все более плакатной, тяжеловесной и предсказуемой. Меняется и отношение к современности, понимать которую становится все труднее.

Поздний Вайда – крепкое профессиональное кино с привычно грамотным выбором тем. Но уже не событие. Возможно потому, что в новых раскладах фильму стать реальным событием (а не фестивальным фактом или лидером продаж) все сложнее.

Что же остается после Вайды? Его потрясающие старты – кино условно расстрелянного. Затравленный взгляд Цыбульского поверх черных стекол. Любовное объяснение в разбитой церкви под перевернутым распятием. Юный Даниэль Ольбрыхский, танцующий под снегом в овчинном тулупчике. Разбитые очки поэта-лагерника.

А еще? Зигзаги и сбои, ошибки и провалы. Вечные споры с механиками державного счастья. Уже неактуальные тактики дипломатичного нонконформизма и мягкого антикоммунизма. Черно-белый польский романтизм. Авторский почерк, который сегодня никто не возьмется – да и не сможет – повторить.

«Журнал» также рекомендует: