Жизнь

«Ты славянка и христианка, для тебя это просто страшная сказка»

Беженцы молятся после прибытия на берег на территории Евросоюза. Фото: ABC

 

Каждый день в два часа ночи из порта в Алжире отправлялась такая лодка. Договариваешься, платишь 5–7 тысяч евро – и можно пробовать. Пробовать – потому что часто даже половина выплывших не добирается до берега. Холодно. Моторы часто ломаются. Тогда люди неделями плавают по открытому морю. Иногда тонут. Иногда замерзают насмерть. Иногда без воды и еды умирают на этой дороге к своей мечте – жить в Европе и быть свободными.

Эту историю я слушала на полу в гостиной в большой многонациональной компании в один из обычных вечеров на юге Франции. Её главный герой снимался для видеорепортажа телеканала TV5. В сюжете он разрешил показывать его только со спины, стеснялся ошибок во французском, попросил изменить его голос и не называть настоящего имени. Но в этой гостиной все знают, как его зовут. Пусть его зовут Амур, потому что таких Амуров с такой историей в таких гостиных на юге Франции больше, чем можно предположить.

Амур – алжирец. Вместе со своим братом они приехали во Францию четыре года назад, когда еще не было войны в Сирии и кризиса мигрантов в Европе. Поток приезжих из Северной Африки для французов был как мистраль в Марселе – явление неприятное, но естественное, природное, никак ему противостоять невозможно.

Никто не говорил о квотах на мигрантов, правительство принимало разные ограничительные, но не слишком мешающие мигрантам законы, французские граждане вяло возмущались пособием, которое они должны выплачивать из своих налогов. Но на всех хватало и места, и вина, и сыра, и терпимости.

«Мне было 24 года, у нас с братом была своя фирма. Мы начали хорошо зарабатывать и поняли, что нужно уезжать из Алжира. Там ты не имеешь права ни на что. Ты имеешь право только работать, но даже если ты хорошо зарабатываешь, тебе не на что тратить деньги. Потому что больше ничего нельзя. Путешествовать нельзя – визы в Европу молодым не дают, прогуливать деньги тоже нельзя – у нас мусульманская страна, и даже если ты не веришь или другой веры, ничего такого не позволяется. И сильно богатеть тоже нельзя: сильно богатым у нас может быть только государство».

Франция для северных африканцев – это рай на земле. Так им рассказывали более ста лет колонизации, так они думают и сейчас. Другие европейские страны – это только преддверие рая.

«Журнал» также рекомендует:

  

Лодки с мигрантами из Алжира и Марокко плывут в Испанию, из Туниса – в Италию. Потому что в этих странах слабее пограничная охрана, больше шансов выбраться на берег, а откуда на автобусе Eurolines можно переехать во Францию и попробовать получить французские бумаги. По крайней мере, так было, пока после теракта в Париже на французских границах не стали останавливать весь транспорт и проверять документы.

«Мы с братом хотели плыть на лодке, это дешевле всего. Каждый день в два часа ночи из порта в городе Алжир отправлялась такая лодка. Договариваешься, платишь 5–7 тысяч евро – и можно пробовать. Пробовать – потому что часто даже половина выплывших не добирается до берега. Мой знакомый поплыл с 80 другими людьми, а в Испанию через неделю приплыли только пятеро. И только один из них смог получить европейские документы».

Лодка – это действительно лодка. Не корабль, не яхта. Моторная лодка, старая, хлипкая и скрипучая, забитая под завязку людьми. Садящиеся в нее люди – совсем не идиоты, они прекрасно знают, чем может закончиться это путешествие. И все равно идут на это.

Холодно. Моторы часто ломаются от изношенности. Тогда люди неделями плавают по открытому морю. Иногда тонут. Иногда замерзают насмерть. Иногда без воды и еды умирают на этой дороге к своей мечте – жить в Европе.

Амур приехал в Марсель из Алжира, чтобы стать здесь свободным. Фото: Вероника Чигирь

 

«Мне кажется, я всю жизнь мечтал жить во Франции. Ну и что, что я здесь мигрант, я знаю, что многим это не нравится. Зато я дышу и живу свободно. Я знаю, что могу поехать в Германию, если захочу. Я завожу друзей, могу дружить с парнями и девушками любой религии, любого цвета кожи. Я могу проводить с ними вечера, и разговаривать обо всем, просто обо всем. Я знаю, что в Алжире 80% молодых людей мечтают именно об этом: делать то, что ты хочешь, говорить то, что ты хочешь, общаться с тем, с кем ты хочешь.

А еще мусорки. У нас нет мусорок. Ты идешь, куришь, и тебе некуда выбросить окурок, кроме как себе под ноги. Почему наше государство не поставит мусорки, чтобы все бумажки, окурки, банки из-под пива выбрасывались, а не валялись под ногами? Моя страна такая красивая, но такая грязная – и снаружи, и внутри.

А еще нефть. У нас столько нефти в стране, а бензин стоит непомерно дорого. Он должен быть бесплатным при такой прибыли, которую наше государство получает от добычи нефти. В этот момент ты понимаешь, что твоя жизнь тебе не принадлежит. Тебе вроде бы никто не приказывает. Но ты ничего не можешь».

Порт Марселя. Фото: Вероника Чигирь

 

Марсель – неоднозначный город для мигрантов не из Европы. За ним уже давно закрепилось звание криминальной столицы, и статистика доказывает это каждый год. По данным полиции, за последние три года здесь произошло более 200 убийств, большинство из них – разборки между криминалитетом. На практике, это означает перестрелки и драки с холодным оружием чуть ли не каждую неделю.

Первые страницы местных газет – это всегда криминальная хроника. Эту статистику создают, в основном, жители северных районов Марселя, так называемых «арабских кварталов». Если не удается устроиться на работу, снять жильё в безопасном районе, приезжие находят свое место среди преступников.

В этих местах действительно лучше не появляться – независимо от времени суток, гендерной принадлежности и физической подготовки. Случайно попасть туда невозможно, потому что запах «травки» и сомнительные предложения за несколько улиц предупредят любого туриста, что лучше развернуться и пойти в обратную сторону.

Поэтому любого представителя арабской культуры, живущего в Марселе, автоматически преследуют худшие из всех возможных репутаций – бандит, наркоман, торговец оружием. И террорист.

С другой стороны, в Марселе находится одно из крупнейших сообществ выходцев из Северной Африки. Здесь есть посольства Алжира, Туниса и Марокко, культурные центры, музеи, центры занятости, помощи в поиске жилья, профессиональные и языковые курсы. В случае, если мигрант действительно хочет найти работу, успешно интегрироваться, завести друзей и при этом не забыть о своих корнях, Марсель – лучшее для этого место.

«Сними меня – это для мамы». Выходцы из Африки фотографируются в Марселе. Фото: Вероника Чигирь

 

Амур решил не обращаться к услугам проводников на лодках. Вместе с братом они подождали еще год, накопили денег и пошли по другому пути: заплатили по 4.000 евро с каждого, чтобы им открыли туристические визы во Францию. Приехав как туристы, они заплатили еще 15.000 евро за то, чтобы их заявления с просьбой об убежище рассматривали «нужные люди». Два года они находились на территории Франции нелегально. Жили в Париже, потом в Ницце, потом в Марселе, по несколько человек в однокомнатных квартирах, не выходя на улицу без особой необходимости.

«Первое время было тяжело, когда не было документов. Я не мог устроиться на работу легально, я старался не попадаться на глаза полиции, потому что меня могли депортировать и больше никогда в жизни не дать визу в Европу. Мы с братом все время сидели дома и говорили, говорили. А потом появилась работа, появились друзья, у меня появилась девушка. Сейчас я жалею только о том, что мы не взяли с собой нашу сестренку».

Во Франции очень мало говорят о человеческом в миграции. Много – об экономике, о том, кто за это все будет платить.

После терактов в Париже заговорили о том, что вместе с беженцами от войны в Сирии в Европу едут террористы. Заговорили о морали, о том, принимать или нет, сколько и где. По улицам Марселя прошли демонстрации – сначала в поддержку сирийских беженцев с плакатами «Давайте делиться!» и «Я открываю свой холодильник!», а потом – против, с призывами о внутренней безопасности.

Еще интересное:

  

О человеческих судьбах в прессе заговорили лишь единожды – когда на первых полосах всех мировых изданий появилась фотография маленького сирийского мальчика, утонувшего по дороге в Турцию. Потом еще дольше обсуждали, кто его отец. Кто-то уверял, что он и есть перевозчик, и сам несет ответственность за то, что его сын утонул – мол, нечего жалеть такого отца.

Так в 2015 году смешались все – мигранты из северной и средней Африки, представители криминальных районов Марселя и Парижа, беженцы из Сирии, люди, притворявшиеся беженцами из Сирии, террористы ИГИЛ.

Не так давно в Марселе разразился скандал с переименованием одного из банков на главной туристической улице Канабьер. Поскольку многие клиенты банка – арабского происхождения, руководство решило перевести название и информационные таблички на арабский язык. Местные жители стали писать петиции, устраивать бойкоты, демонстрации и всячески высказываться на стенах. Арабские надписи убрали. Но на этой же улице Канабьер кафешки через одну называются по-английски, по-итальянски и даже по-русски.

Зинедин Зидан, звезда французского футбола, – соотечественник Амура. Его родители иммигрировали в Марсель в 1950-х годах и жили не в самом благоприятном районе. А теперь спросите любого француза, чей Зизу?

Такое лицемерие, возможно, можно оправдать только единожды, самое большее, дважды. В обоих случаях это обосновано чувством страха, и означает скорее инстинктивный, чем осознанный, порыв.

В первый раз, когда под балконом твоего дома в относительно безопасном районе Марселя слышны выстрелы, а наутро ты выходишь в университет, видишь красные ленточки, полицию, и узнаешь о трех убитых в ресторане из-за разборок тех, кто не поделил клиентов по сбыту наркотиков…

И второй раз – когда тебя еще не поздним вечером преследует мужчина, плохо говорящий по-французски и по-английски, не реагирующий ни на просьбы, ни на строгое «уйди», и исчезающий только после звонка в полицию…

Видеосюжет, в котором снимался Амур, был посвящен жизни сообщества алжирских мигрантов во Франции. Для этого сюжета было очень сложно найти главного героя, и невозможно – эксперта-политолога или историка, который бы прокомментировал, что будет с Алжиром, если оттуда уезжает вся молодежь, и есть ли у них будущее во Франции.

Журналистов отсылали в миграционный офис, из миграционного офиса – в НПО, НПО говорили, что не имеют компетенций и отсылали в Центр культурного разнообразия. Казалось, что все просто предпочитали молчать, в отличие от многих других сюжетов во Франции, где каждый готов высказаться по любому поводу.

«Кто же тебе это прокомментирует? Мне не сдают квартиру, потому что я араб. Меня не слушают на собеседовании на работу, как только увидят, как я выгляжу. Никто этого не прокомментирует. А ты никогда правильно меня не поймешь. Ты славянка и христианка, для тебя это только страшная сказка, остренький сюжет для твоего репортажа. Ты никогда не сможешь правильно рассказать, как я иду по улице и улыбаюсь, потому что счастлив быть здесь, жить здесь, а люди, идущие навстречу, меня презирают, смотрят из-подо лба, девушки шарахаются. Они думают, что у меня под курткой автомат Калашникова. Но я все равно не вернусь туда никогда. Там я хорошо зарабатывал, но я не жил. Здесь я зарабатываю меньше многих во Франции, но я счастлив. Я горжусь собой. И я знаю, что моя мама там, в Алжире, гордится мной и братом».