Политика

Расстрел публичной политики. Почему Европа не откажется от своих ценностей после терактов

Нападение фундаменталистов в Париже — это конфликт цивилизаций, для решения которого надо отгородиться от мигрантов и выжечь территорию Исламского государства напалмом. Такая точка зрения — едва ли не доминирующая в среде беларусских и российских диванных комментаторов. Миру очень повезло, что такой подход не имеет никакого веса: есть шанс, что веками выстраданные европейские ценности не будут принесены в жертву обстоятельствам.

Открытые границы, сострадание к ближнему (где ближний — человек вне зависимости от расы, пола или религии), толерантность (не путать с американской политкорректностью), разнообразные свободы, в том числе свобода мнений (привет русскоязычным желчным пузырям, оправдывавшим расстрел в Charlie Hebdo). На все эти ценности европейской цивилизации в пятницу, 13 ноября, было совершено покушение, вполне справедливо заметил президент Франции Франсуа Олланд.

И тот же Олланд первым делом «закрыл границы», пять дней спустя попросил парламент продлить на три месяца режим чрезвычайного положения, которые эти ценности частично ограничивает, и пригласил посоветоваться экс-президента Николя Саркози, при котором Франция ввязалась в ливийскую и сирийскую авантюры, за которые ей теперь мстят. Один неудачливый семьянин нашептал другому: виновата миграционная система, надо ужесточить правила для мигрантов.

Европейские ценности оказались в реанимации после беседы европейских же политиков. Значит, террористы одержали победу?

«Закрыть границы» — здесь у Олланда, скорее, риторический прием, но весьма показательный. Отказ от свободы передвижений внутри Шенгенской зоны — это то, насчет чего давно чешутся руки у силовиков всех мастей: не надо будет напрягаться, разрабатывать эффективную систему отслеживания потенциально опасных лиц внутри ЕС и координировать работу с коллегами из других стран. Они же на другом языке разговаривают, это неудобно.

Чрезвычайное положение вполне ложится в русло заботы президента о согражданах, тем более когда твой глава МВД днем ранее понагнетал: мол, Франции «еще долго» придется жить с постоянной угрозой терактов. На самом деле, оно нужно Олланду, чтобы напустить страху: на избирателей, чтобы поменьше думали в преддверии региональных выборов 13 декабря, но в наибольшей степени — на евросоюзовских чиновников. Чтобы те согласились: Парижу надо увеличивать расходы на безопасность, а безопасность ведь важнее формализма. Так что на несоответствие французского бюджета маастрихтским критериям теперь можно закрыть глаза.

Беженцы и люди иного цвета кожи и вероисповедания вообще после терактов в Париже стали самой близкой — и потому удобной мишенью для канализации гнева. Правые партии по всей Европе зубоскалят и прочат сами себе новый взрыв популярности. Пришедшие к власти польские консерваторы уже пригрозили отказом в выполнении брюссельского плана по приему беженцев. Их собратья по разуму в венгерском правительстве вовсю строят стену на границах с балканскими соседями.

Но польская и венгерская хаты — они с краю. Широко известно, что политическая культура в Европе стремится к нулю с продвижением на восток, где традиционно голосуют за тех, кто популистее. Молодых и горячих «восточников» пребывание в соцлагере научило, что твой добродушный сосед может оказаться агентом КГБ или «Штази», а потому большинство людей вокруг — конечно, плохие.

В странах Старой Европы, которые избежали порабощения духа, большинство людей исходят из других максим. Поэтому то, что именно на них ляжет основная ответственность в решении проблемы беженцев и безопасности, вселяет надежду.

Лишь два политика во Франции — Николя Саркози и Марин Ле Пен — попытались набрать на трагедии политические очки — и получили знатный отлуп даже от своих соратников. Это говорит о том, что прекрасно образованное французское общество все же созрело для того, чтобы отрегистрировать популизм.

И еще о том, что большинство французов готовы увидеть корни нынешней фундаменталистской беды: они не в сирийской или тунисской пустыне, а в безответственных решениях, которые десятилетиями принимались в верхних эшелонах власти. Важно понимать: терроризм в Европу принесли не беженцы и тем более не арабские переселенцы времен окончания алжирской войны.

Фундаментализм — это семя, которое проросло на благодатной почве. Да, посеяли его фанаты мировой революции — точно такие же, как в свое время большевики или нацисты, только теперь с религиозными знаменами. Но удобрений для роста подсыпали мелочные, безответственные политики.

Пятьдесят лет назад они приняли толпы переселенцев без какого-либо плана интеграции или обеспечения занятости — это примерно то, чем сегодня занимаются в Германии или Австрии. Они оставили приезжим возможность вполне сносно жить на социальные пособия (а социальное иждивенчество — это наркотик, на который легко подсесть и невозможно соскочить). Они — еще совсем недавно — предпочли залить собственную беспомощность в переговорах с автократами и диктаторами бомбами, нарушив равновесие в хрупких регионах и предложив миллионам пострадавших от этих действий ничего.

И сейчас на теракты в Париже и в небе над Синаем Франция и Россия интенсифицируют бомбардировки Исламского государства. Это под их бомбами у многих в мире рушатся остатки представлений об эволюционном преимуществе Европы и христианства — и рождаются новые «мученики».

Решение проблемы исламского фундаментализма — не в умножении насилия, а в умножении ответственности. Пацифизм здесь — это не про хиппи и не про приснопамятное христианское «подставь другую щеку», это про public relations. Только, похоже, политики больше не способны предложить и довести до конца разумную межгосударственную пиар-кампанию — например, уровня ленд-лиза Франклина Делано Рузвельта или «Программы восстановления Европы» Джорджа Маршалла.

В мире, где идею подобного уровня может предложить и донести до широкой аудитории, политики становятся не нужны. Страны с наибольшим политическим опытом стремительно движутся к модели прямой демократии исландского образца, в которой не нужно придерживаться клише и можно совмещать взгляды из «левого» и «правого» лагеря.

Общественная дискуссия, возникающая в такой модели, лишена боязни политиков проиграть выборы — поэтому она неизбежно придет к серединному, moderate решению, которое устроит большинство — и не потому, что оно популистское.

Совместить несовместимое — это, например, понять, что нельзя отгораживаться забором от людей, ищущих защиты, но нельзя и бесконтрольно принимать всех подряд. Можно построить самое светское на свете государство, но придерживаться в нем христианской морали в качестве основы. Можно уважать религию и традиции каждого, но при этом иметь инструменты жесткого наказания за шариатский диктат в пригороде Брюсселя — все-таки, европейской столицы.

Устройство общественной жизни, в которой больше места отводится человеку, а не политикам, функционирующим в рамках избирательных циклов, оставляет все шансы европейским ценностям остаться во главе угла. Потрясения вроде парижских терактов такую модель политического устройства активно приближают.

Так что, расстреливая рок-концерт или трапезную, фундаменталисты сами роют себе могилу. На месте которой благодарные парижане с удовольствием построят кабаре.