Арт

Палец культуры

Война между русско- и белорусскоязычными писателями в Беларуси – пережиток 90-х. Сегодня все белоруские литераторы вне зависимости от языка творчества – собраты по несчастью, а не конкуренты.

Все говорят: Кремль, Кремль... В Варшаве я впервые побывала в 2002 году, после чего была в этом городе частым гостем, но за эти 12 лет так и не переступила порог Pałaca Kultury i Nauki – монументальной сталинской высотки, первого, что бросается в глаза, когда покидаешь здание Центрального варшавского вокзала.

И вот в последний приезд я решила восполнить этот пробел. Друзья, радосно откликнувшись на мою просьбу, тут же отвели меня в «Кавярню Культуральну» в одном из вестибюлей дворца. Не так давно свечку высотой в 230 метров обстроили небоскрёбами. Теперь это – винтажная изюминка «Варшавы-сити». А вот 12 лет назад, когда я впервые приехала сюда, Юзеф, как называют его варшавяне, возвышался над центром в гордом, зловещем одиночестве. Жители Варшавы дали этому зданию меткое прозвище: «палец культуры».

Приносят вино. Нас пока трое. Я, писательница Ева Вежнавец и поэт Игорь Белов. Каждый говорит на своём языке – и все понимают друг друга без переводчиков, потому что сами - переводчики. Дружба народов в действии.

Мы мужественно сдерживаемся полчаса, но наконец, со вздохом облегчения, начинаем говорить про Путина и Крым. Хотя о чём тут говорить? Все давно устали обсуждать очевидное. Особенно, когда все участники развоговра сходятся во мнении. А если бы и не сходились – спорить все тоже давно устали.

Неожиданно в наш декаданс в сопровождении журналиста Ярослава Прысташа вливается украинский писатель Сергей Жадан – страшно уставший. Вчера у него был литературный вечер, где его атаковала какая-то экзальтированная пани на предмет «прихода к власти в Украине бандеровцев». Украинские писатели в последее время, как на передовой, а Жадан побывал на перевовой в прямом смысле: на голове отчётливо проступает хирургический шов.

А я сразу же с делом. «Сергей, говорю – вы с Михаилом Елизаровым – практически ровесники. Оба с Восточной Украины, оба учились в Харькове. Где-нибудь в прессе или критике обыгрывался этот факт? Может, у вас совместные чтения по этому поводу были?» Неа, отвечает Жадан. С Елизаровым он лично не знаком, а обыгрывать «харьковский» фактор журналистам трудно, потому как сам лауреат Русского Букера о своём рождении на территории Украины мало распространяется.

И правда: те, кто читал Елизарова, помнят описания унылой постсоветской действительности провинциального города. Только инсайдер узнает в них конкретные географические объекты по деталям, не до конца размытым московскими редакторами.

«А зачем тебе?» – спрашивают за столом.

А мне затем, что я уже давно намереваюсь вступить в дискуссию о русскоязычной литературе Беларуси, которая происходит сейчас в наших СМИ. И чувствую, что дальше затягивать нельзя.

«Да вот, хочу текст написать о статусе у нас русскоязычных писателей. Собираю фактуру. Понимаете... В свете крымских событий Путину для аннексии Беларуси надо будет найти у нас хоть какое-то дискриминируемое русскоязычное население. А литераторы,  пищущие по-русски, – единственная прослойка, которая имеет право заявить, что её притесняют. То есть, защита русскоязычной литературы Беларуси – это единственный повод для Путина ввести войска».

«Ну, тогда Путину надо будет ввести литературные войска. Лимонов, Лукьяненко, Прилепин...» – подумав, отвечает Жадан.

Все нервно смеются. Российские писатели в эти смутные времена тоже разделились на два лагеря и некоторые из них особо свирепствуют, защищая Русскую Идею.

Наша вечеринка продолжается, а я всё думаю о тексте, который хотела бы написать. О том, что, возможно, я правильно сделала, что с ним затянула, потому как до Крыма это был бы совсем другой текст.

 

***

О чём я собиралась написать до Крыма?

Сначала я собиралась объяснить, почему такой текст пишу именно я.

В восемнадцать лет, думая о литературной карьере, я без раздумий выбрала белорусский язык как язык творчества. Во-первых, потому, что у того, кто рос и смотрел по сторонам в 1990-е в Беларуси практически не было сомнений насчёт выбора языка. Но, в отличие от многих своих коллег, которыми руководили прежде всего идеалы национального возрождения, я сделала выбор с позиции эколога: мне хотелось поддержать вымирающий вид.

И вот, издав две книги по-белорусски и получив за них звездюлей от белорусскоязычной же публики, то есть поварившись в том самом белорусском котле ада, к которому, согласно анекдоту, даже чертей приставлять нет смысла, однажды я поимела очень странный разговор с минским русскоязычным писателем, который считал меня лично причиной своей безызвестности и непризнанности как в Беларуси, так и во всём мире.

Мой собеседник около трёх часов перечислял имена тех незаслуженно забытых минских литераторов, которым я, входя в Раду Белорусского ПЕН-Центра, обязана была издать книги. Меня обвиняли в ханжестве и продажности. В том, что я предала свою русскоязычную семью. Видите ли, меня воспитали в любви к Пушкину и Есенину, но я выбрала конъюнкрутный язык, под творчество на котором легче получить гранты. То есть, поступила как Стрельцов, Быков, Адамчик, Шамякин и другие наши классики ХХ века, говорившие дома по-русски. Только в их времена были не западные гранты, а советская кормушка Союза писателей...

Я решила не выносить из этого странного разговора персональные обиды, а сделала из него парадоксальный вывод. Несмотря на то, что я и мои коллеги-литераторы часто рискуем быть избитыми, если говорим по-белорусски на улицах Минска (особенно где-нибудь в спальном районе), наша культурная позиция в стране – это позиция силы. Ведь если тебя считают эксплуататором и чем-то кому-то обязанным, тебя признают хозяином ситуации.

И как хозяин ситуации я в очередной раз должна поддержать вымирающий вид.

 

***

До Крыма я написала бы о том, что война между русско- и белорусскоязычными писателями в Беларуси – пережиток тех самых 90-х. Что все белоруские литераторы вне зависимости от языка творчества – собраты по несчастью, а не конкуренты.

Наша общая проблема в том, что в Беларуси нет своего книжного рынка. Он полностью замещён книжной продукцией России. В основном – ширпотребом. В этом плане Беларусь – задворки мира, читающего по-русски. Хорошие издания доходят сюда редко и в малом количестве.

За действительно хорошими книгами нужно ехать в Москву или переплачивать за их доставку. Но в любом случае, нужно знать, что именно стоит покупать. В силу же гуманитарной катастрофы, нависшей над страной, которой, как следует из ажиотажа на рынке труда, сейчас больше всего нужно программисты и системные администраторы, выбор книг читателем предопределён издателями массовой литературы. Акунин и Пелевин в руках минчанина в метро – это ещё очень хороший уровень.

В том числе и русскоязычные авторы из Беларуси, чтобы иметь хоть какой-то шанс попасть к читателю на родине, должны пройти через крупные российские издательства, которые диктуют свои условия, вносят в текст правки, уничтожающие в нём всё живое. Я называю российские издательства “анонимайзерами”, потому как их редакторы стараются убрать из регионального текста любое упоминание о месте действия, если это не Питер или Москва. Иногда срабатывает – как в случае с Елизаровым, а иногда автор просто теряет идентичность, не приобретая взамен ничего, как, например менее успешный Владимир Козлов. Читая его “Гопников”, жители Могилёва с удивлением узнают родной город в описаниях, но текст отредактирован так, чтобы читатели по всему миру увидели в нём гопников из Владивостока, Екатеринбурга и даже с Брайтон-Бич. Интересно, что не так давно Козлов совершил “национальный каминаут”, заявив, что всегда считал себя белоруским писателем.

У писателей, пишущих по-белорусски, в силу специфики, нет другого выбора, кроме как печататся в несамоокупаемых частных издательствах за деньги культурных фондов или на собственные средства. Можно ещё остоять пятилетнюю очередь в коллапсирующие без дотаций государственные издательства – но это если ты не замечен в активном высказывании своей гражданской позиции, что, согласитесь, для писателя почти нереально. Процес издания книги белорусскоязычным автором долог, мучителен и унизителен. Но в итоге критическая масса изданных произведений создаёт-таки своеобразную нишу, этакий остров в море Донцовых и приносит авторам символический капитал. Авторы, пишущие по-белорусски, более-менее известны читателям (тем, кто ещё вообще читает), они представляют страну за рубежом, они формируют литературный канон, с их мнением считаются. Для литератора такой капитал зачастую куда важнее, чем капитал реальный.

Русскоязычные писатели относительно недавно переняли эту схему. Создаются издательства, заявляющие, что их стратегия – издавать популярную литературу о Беларуси для белорусов по-русски. Но, к сожалению, успехи этих издательств пока мало заметны. Такая деятельность всё равно не окупается в десятимилионной стране с законодательством, не предоставляющим издателям никаких скидок (НДС для книжной продукции – 20%, как и на любой товар. Для сравнения: в России – 10%, в Швеции – 6%).

 

***

Ещё одна общая проблема литераторов в Беларуси – это сама культурная ситуация, проистекающая из политики, проводимой в союзных республиках с 1945 по 1991 годы. В результате тотальной русификации, которая развернулась в Беларуси после второй мировой войны, литература превратилась в своего рода бомбоубежище для языка. Белорусский язык приравнивался к фольклору и выступал тем самым “национальным содержанием”, в которое следовало вкладывать “социалистический смысл”. Горькая правда в том, что, не будь на то воля Москвы, в мягкотелой и внушаемой БССР по-белорусски писали бы единицы.

То есть, именно благодаря своей декоративной функции белорусский язык поддерживал своё существование и даже худо-бедно развивался – литераторами. Проблемой стало то, что в советский период практически полностью атрофировалась комуникативная функция белорусского языка. Даже сейчас говорить по-белорусски в массовом сознании означает быть писателем (журналистом) или политиком правого толка.

Таким образом в наследство от советских предков современным белорусскоязычным писателям досталась миссия хранителей языка, защитников страны от тотальной русификации. Эта инерция ощущается и сейчас, что, конечно же, не способствует лёгкой интеграции русскоязычных и белорусскоязычных писателей в Беларуси, поскольку вторые часто видят в первых потенциальных агрессоров, силящихся отнять то единственное, что есть у белорусскоязычного сообщества – монополию на творчество.

Возрождение живого общения на белорусском языке – одна из насущных задач белорусов, и оно относительно успешно, учитывая полное игнорирование языковой проблемы государством, с нею справляется (яркий пример – курсы “Мова ці кава”). Парадоксально, но факт: чем успешнее будет происходить возрождение белорусского языка, тем стремительнее будет улучшаться положение русскоязычных белорусских авторов.

 

***

Есть у русскоязычных литераторов и то, что отличает их от белорусскоязычных. В том числе, есть вещи, которым «писателям» стоит поучиться у “пісьменнікаў”.

Прежде всего, общая беда белорусов – отсутсвие солидарности. Это касается, наверное, всей среды белорусских литераторов, но по традиции, сложившейся в 90-е, белорусскоязычное культурное сообщество всё-таки более консолидировано.

Несколько лет назад я видела, как любители творчества Рыгора Барадулина, запарковав тёмным вечером машину в подворотне в центре Минска, раздают его свежеизданные книги по подписке. К машине в тот вечер пришли сотни читателей. Собранные таким образом средства стали своеобразной “национальной пенсией” для болеющего дзядзьки Рыгора, находившегося в опале у белорусского режима. Подобные подписки нелегальны с точки зрения белорусского законодательства, но тем не менее издатели и читатели пошли на такую партизанку, чтобы поддержать любимого поэта.

Отдельные русскоязычные писатели Беларуси часто объявляют себя дискриминируемым меншиством, однако пока что нельзя сказать, что это позиция какой-то более-менее многочисленной группы, которая самоорганизовалась и проводит свою культурную политику. Часто писателей, пишущих по-русски, не объединяет ничего, кроме языка творчества. Даже самоопределений, роясь в прессе, можно найти минимум два: “русский писатель, живущий в Беларуси”, “белорусский писатель, пишущий по-русски”. Пожалуйста, не перепутайте: есть приниципиальная разница.

Наоборот, последние тенденции показывают: деление по языковому принципу всё менее актуально для белорусской культуры. С среде литераторов, а особенно молодых литераторов наблюдается скорее разделение по эстетическому принципу. Без исключения все действующие сегодня литературные инициативы включают в себя авторов, создающих на обоих языках – даже если какой-то из языков доминируюет (русскоязычная “Минская школа”, двуязычный лейбл “Пяршак” на 34mag.net, деятельность Союза белорусских писателей).

Ещё одна проблема русскоязычных писателей Беларуси в том, что общество – как российское, так и белорусское, настойчиво советует им определиться: русские они писатели или всё-таки белорусские? Проблема даже не столько в языке творчества, а в том, в чьей ты песочнице. Издался ты в России или Беларуси? О чём и для кого ты вообще пишешь?

Лично для меня двойственное положение наших русскоязычных писателей – это их яркая черта, особенность. И то, что один и тот же автор может рассматриваться как в контексте русской, так и в контексте белорусской литературы – находка для обеих литератур. Так же, как с моей точки зрения абсурден вопрос, чей поэт Адам Мицкевич: польский, белорусский или литовский. Он принадлежит тому, кто его читает, переводит, понимает и любит. А значит, всем трём нациям. И если писательница Татьяна Замировская для меня – часть “борисовского феномена”, который также дал нам Юрия Станквича и Алену Браву, то российский критик может сравнить её с близкими ей по методу российскими авторами. И мы оба будем правы.

 

***

Так или иначе, заключила бы я в тексте, написанном до Крыма, в Беларуси за последние двадцать лет развился новый – гражданский тип самосознания. И не удивительно, что поэты и писатели первыми это осознали, сформулировали и пропустили через собственный опыт. Языковая картина в литературе Беларуси именно сейчас активно меняется, и очень и нтересно наблюдать за этими изменениями.

Но вот случился Крым, и мы – русские, белорусы и украинцы – сидим в “Кавярни Культуральнэй” на первом этаже Пальца Культуры, ощущаем на себе весь декаданс четырнадцатого года, всю беспомощность любой культутной интеграции перед молохом истории. Именно под этой сталинской лепниной я вспомнила рассказ Стефана Хвина “Краткая история одной шутки”, который однажды переводила. Рассказ посвящён родителям героя, которые переселились в опустевший после войны Гданьск из Вильни. После того, как в 1945-м Сталин начал депортацию поляков с территории СССР, отец мальчика сел в первый попавшийся поезд на запад, и он привёз его в “труймясто”, где он и остался жить. В этом, по словам Хвина, и заключалась шутка истории. В том, что путь героям показывала властная Рука, которой они повиновались. “Палец” – перевела бы я теперь.

Хватит ли нам, писателям Беларуси, мужества не разделиться, не напасть друг на друга с надуманными претензиями, когда нами начнёт дирижировать этот самый невидимый Палец Культуры? Вот что я хотела бы знать.