Жизнь

Нобелевская лакмусовая бумажка

1903 Лидия Михеева

Нобелевка Алексиевич – событие с большой буквы. Трудно представить себе, что могло бы за несколько дней до выборов так переломать всю повестку и перетянуть на себя все внимание. Кому теперь интересны мелкие пузыри политических новостей в стране без политики? Главное культурное и политическое событие выстрелило откуда не ждали.

Еще вчера Алексиевич была самой узнаваемой за границей беларусской писательницей, первой среди нескольких. Сегодня Алексиевич – это вторая фамилия, которую, кроме фамилии Лукашенко, будут ассоциировать с Беларусью. А для многих, вероятно, и первая.

Про политическое значение этой премии, речь идет в широком смысле слова. Политика – это не то, чем занимаются перед выборами те, кто назначил себя «политиками». Алексиевич сегодня в Беларуси – не диссидентка, не изгнанница, не в оппозиции. Политика – в случае Алексиевич – это мужество предлагать обществу способ самосознания, взрывающий идеологии – будь то морок позднесоветского самообмана или бодрящий гул позднесоветских лозунгов. Всегда немного особняком, вне беларусской литературной тусовки и политических организаций, она и не скомпрометировала себя ангажированностью, оставаясь на позиции исследователя-одиночки, которую заняла еще в своих ранних, советских книгах.

Уже советская писательница Алексиевич – интеллектуал в европейском понимании этого слова. Ее книги рассказывают об обществе, взрывая сон его инерционного существования, становятся правдой, которую одни стремились скрыть, а другие – хотят знать.

Заставить хотеть знать – вот что удалось сделать Алексиевич для нескольких поколений. Привить волю к знанию – о страшном, о болезненном, о самом важном, что делает народонаселение обществом, группу людей  – сообществом. Неловко слышать обвинения Алексиевич в пристрастии к «чернухе» и создании литературной карьеры за счет документирования чужих страданий. Ведь важно не только «что», но и «как», и, главное, «зачем».

Есть в социологии такое понятие как социально-культурная травма. Под ней подразумевается событие, которое нанесло ущерб целой социальной группе людей и существенно поменяло их самосознание. Возможен и такой вариант: беда случилась с людьми, которые никакую целостность прежде не составляли, но, пытаясь справиться с ней, они за счет травмы стали сообществом. Травма способна сплотить, если она осмысливается и переживается сообща. Так формируются целые нации. Литература и культурная политика способны конструировать сообщества  – в том числе и через проработку таких травм.

В Беларуси государство избрало одну единственную травму – Великую Отечественную войну – и монополизировало право на ее трактовку. В официальной версии истории ни Афганистан, ни Чернобыль не существовали в качестве общенациональной беды. Их как бы не было, пока их не открыла Алексиевич. И не описала с помощью голосов реальных, живых, страдающих людей, объединив их, тем самым, в общность.

То же самое и с шоком развала СССР – он, как раз, вроде бы и был, но смутно-бессознательный, неизлеченный. В последней книге Алексиевич подбирается и к этой травме. Предлагает видение, которое многим может радикально не понравится.

Значимость ее работы велика вне зависимости, соглашаетесь ли вы с ее выводами и мнениями или нет. Главное, что задано поле для дискуссии по существу. Спорьте, предлагайте аргументы, становитесь вровень, опровергайте. Никто не мешает. Только вот традиционным беларусским спортом – игнорированием – теперь грешить в отношении Алексиевич братьям-писателям уже не получится.  

Кто из беларусских литераторов имел дело с событиями такого масштаба? Кто вышел к такой же широкой аудитории, показав ей ее собственное отражение? Кто мог говорить, не «якая», давая голос множеству людей, скромно оставаясь за кадром? Генерировать, при этом, позицию, с которой нельзя не считаться, пусть и спорить?

Нобелевка Алексиевич – лакмусовая бумажка. Ей можно мерить как личную писательскую завистливость, так и общий уровень толерантности внутри нашего «творческого сообщества».

Главный и большой вопрос критиков: насколько «Алексиевич – наше всё»? С акцентом то на «наше», то на «всё». Сама формулировка такая вопроса порочна: жажда абсолютного авторитета сама по себе авторитарна. Да и не были такими абсолютами другие лауреаты Нобелевки – она вручается за выдающиеся достижения, а не за истину в последней инстанции.

Что, однако, не дает оснований начать сомневаться в ее престижности. Ну и что, что ни Набоков, ни Кафка ее не получали? Зато получали Манн и Беккет, Маркес и Бродский. Как ни крути, даже с поправкой на «якобы» излишне социально-критический политический уклон последних лет, неплохая компания.

«Не про нас», не тот язык, вербатимы – скорее журналистика, чем литература… Некоторые аргументы критиков Алексиевич теряют остроту, если смотреть не из Беларуси, а в перспективе мировой литературы. Иногда полезно слегка поменять ракурс, и перестать выставлять Алексиевич счет за тот «урон», который она якобы нанесла беларусскому языку, не написав на нем свои книги. В конце концов, ее премия обеспечит внимание многим другим беларусским авторам вне зависимости от того, на каком языке они пишут.

 

Фото: Сергей Балай, TUT.by 

Комментировать