Мнения

Мартинович и эталоны беллита. Открытое письмо Тихону Чернякевичу

1097 Павел Абрамович

Тихон, я уважаю тебя за труд, опыт, знания, неоднократно ссылался на твое мнение, оценки в своих статьях. Твой «Жонглер на футбольном поле» о новом романе Виктора Мартиновича — это яркий, 100%-но читаемый текст, который одинаково хорошо звучит и «устно», и «письменно». Однако что в нем?

Сравнения современного беларусского писателя с классиками. Разумеется, счет не в пользу Мартиновича. И даже «ничья» здесь невозможна. Поскольку ты очень дорожишь беларусским литературным наследием и ревностно оберегаешь его, этот эталон, от грязных рук и всяких «жонглеров».

Но главное, твой текст не научный. А читатели, зная кто ты, могут счесть, что ты сейчас снова предстал в мантии литературоведа! А ведь это не так. Оценка в «Жонглере…» дана субъективная и слишком явно изложены тут твои литературные предпочтения, идейно-эстетическая программа. Более того, ты заговариваешься и тогда начинаешь вещать от имени всего беллита. И это совсем перебор. (Вацлав Ластовский, если это он автор бурлескного эссе «Сплачвайце доўг», только позавидовал бы твоему умению «ўзбудзіць палеміку».)

И вообще, кто попрет против классики даже в таком раскиданном гнезде, как Беларусь? Купала и Колас (в твоем случае – Жилка и Пташников) — по-прежнему «наше всё». Немаловажно и то, что все полемики, дискуссии вокруг твоего текста тоже будут не научными, художественными.

Тихон, ты пытаешься вписать роман Мартиновича «Мова» в контекст, но скользишь, говоришь бегло и быстро, фактически уклоняешься от оценки там, где она должна была последовать, прозвучать ясно. Ты предвзят по отношению к книге под грузом своего эталона — это очень заметно.

Вспомни литературно-критические тексты Максима Богдановича: он ведь писал о беллетристике и прочих массовых «книжонках», но подмечал в них не только «жонглерство», литературную убогость и пошлость, не тягал с собой всюду свой канон-эталон, а свидетельствовал всюду и всегда о многообразии литературы, живительной силе всех ее видов и форм.

Ты же словно выносишь приговор книге: не наша! И добавляешь: это слабо и в рамках своего жанра. Безапелляционно. Как в 30-е годы прошлого века, когда критики были словно младшие боги. Хорошо, это твое мнение. Слабо обоснованное, подчеркну опять. Но поскольку нам катастрофически не хватает палитры мнений о современной беларусской литературе, пусть будет и такая краска здесь.

Вместе с тем, Тихон, слишком углубившись в книжные раритеты и литературные течения прошлого, в смыслы и замыслы минувших литературных эпох, ты как литературовед, опустивший глаза, пропускаешь главное: то, как создается современная нам литература, как она движется, прокладывает себе путь, тянется вдаль словно русло реки и там, на горизонте, окончательно исчезает, начиная взаимодействовать, вливаться в другие моря и океаны, чужие нам литературы. И там, вдали, начинают звучать голоса других критиков, литературоведов, издателей, читателей — относительно «Мовы» в том числе. Совпадет ли их оценка с твоею, готов ли ты вообще признать за ними, чужаками, право судить о наших книгах и литературе в целом?

Ты пишешь о неспособности Мартиновича-писателя «прыдумаць сьвежую глябальную мэтафару, ад якое кайфавалі б мільёны». Тихон, ты снова выдаешь свое незнание действительности: нет и не будет больше никаких миллионов читателей, объединенных одной книгой. Литература вступила в эру жесткой сегментации. Есть группы читателей, которые никогда не пересекутся, равно как и в жизни. (Соответственно, и критики, и литературоведы тоже.)

Даже у беларуски Натальи Батраковой, которую спрашивают в книжных автолавках по всей стране, насчитывается 6–8 тысяч поклонников. И это достаточно локальная читательская группа — только у нее, как ты пишешь, «нешта там сьцісьнецца пры чытаньні» Батраковой. Можно ли исходя из этого факта называть романы Батраковой массовой литературой? Можно ли говорить, что Батракова сможет захватить рынок, навязать свои книги другим литгруппам? (Вместе с тем между такими группами может быть налажена связь, и беларусская литература убеждает в этом, в возникновении читательских сообществ).

В наши времена изменились даже критерии, которые предъявляют к книгам сами читатели (и не только массовой литературы). Нужны новые эталоны… Но знаешь, они уже есть — у каждой читательско-писательской группы они свои. Отлитые без нашей (критиков, литературоведов) помощи, подсказок, наставлений. Обидно, да? Мне вовсе нет. Я в первую очередь читатель, я с детства люблю разную литературу, я как рыба в воде в разных жанрах, эпохах, стилях. Более того, я научился подбирать себе книги под настроение, жизненные запросы и т.д. У меня даже есть такой собственный афоризм, не сочти, Тихон, за пижонство: «Выбор книги для чтения сродни выбору алкоголя».

Я научился брать у книг то, что они мне дают, и не искать в них того, чего там нет априори — это найдется обязательно в другой книге, держи только глаза раскрытыми, общайся, пробуй другие напитки.

В конце «Жонглера…» ты пишешь о «прыемнай зьнешнасьці» Мартиновича. Знаешь, в чем она заключается на самом деле, по моему мнению, Тихон? В желании Виктора работать со своей аудиторией в целом и по отдельности. Ведь для современного писателя важен каждый его читатель, до каждого из них нужно дойти, писатель теперь — «кніганоша» своих произведений. Мартинович умеет налаживать со своей аудиторией коммуникации, по полной используя ресурс «цифровой эпохи», и вместе с тем «вливаться» в другие группы читателей и писателей, взаимодействовать с ними, а не быть «стоячей водой». Вещью в себе. Башней из слоновой кости. Виктору все это в кайф, он вообще, на мой взгляд, из тех писателей, что пишут книги, которые интересны им самим в первую очередь, ему важна сама работа над текстом. «У моих текстов нашлись другие читатели? Отлично!»

«Прыемная зьнешнасьць» Мартиновича и в том, что он не боится работать с беларусской действительностью, переосмысляя ее в том числе в режиме online, а не откладывая на потом, как многие тут поступают, надеясь на вдохновение, падение режима, грант или что-то другое.

Тихон, ты явился на литературный праздник, и даже не понял, что это торжество, что другим тут может быть весело, а ты сам можешь снять пиджак и оторваться по полной, и быть услышанным, понятым другими, хотя и говорил, когда входил в книгу, на другом языке.

Комментировать