Арт

Любовь похожая на боль, или Idiot’s guide to sadomaso

Полански снимает «Венеру в мехах». Это как понимать? Седина в бороду? Мало ли снято глубоких фильмов о непростых отношениях М+Ж? Вдумчивых, с острой постановкой вопросов, и при этом зрительских – хоть бы и те же «9 с половиной недель» Лайна или «С широко закрытыми глазами» Кубрика? Неужели есть смысл сегодня откапывать какой-то донельзя растасканный на интерпретации текст XIX века, заново мусолить тему?

Да, смысл есть. Роман Полански уже в том возрасте, когда имеет полное право спокойно поразмышлять о том, о чем размышляется. С чувством, с толком, с расстановкой. Додумать нюансы. Прочувствовать полутона. Насладиться, черт возьми, актерской игрой собственной гениальной жены – Эммануэль Сенье. Не гнаться за «социальной актуальностью» и «исследованием жизни меньшинств», на которых зациклены европейские режиссеры, снимающие с оглядкой на приоритеты ключевых фестивалей. Просто запереть в замкнутом пространстве женщину и мужчину и дать им поговорить. Получается блестящие, и, я думаю, простоте приема при внушительности результата позавидовали бы многие молодые режиссеры, а не только ровесники 80-летнего Полански.

Он – Тома – нервный, немного потрепанный жизнью режиссер, который решил поставить на сцене собственную пьесу по мотивам «Венеры в мехах». Она – Ванда – сильно потрепанная жизнью актриса с сомнительным СV, до нитки промокшая под дождем, жалкая и вульгарная одновременно. Опоздав на прослушивание, она чудом убеждает зануду-режиссера порепетировать вместе. Старый театр. Полутемный зал. И тут, конечно же, случается волшебство.

Мокрая курица с размазавшейся по лицу тушью вдруг превращается в соблазнительную королеву. В величественное женское божество. Слыша из уст актрисы собственный текст, и сам режиссер расцветает, возбуждается, теряет голову. Текст – вот третий, связующий персонаж этой истории. Именно текст выпрямляет осанку актрисы, навлекает на ее лицо властное выражение, превращает ее в нечто большее, чем реальная женщина из плоти и крови, с неопрятно налипшими на лоб волосами и уж совсем неаппетитной жевательной резинкой во рту. Делает из нее эталон, который вызывает вожделение.

С небрежным предубеждением отнесясь к бедствующей и явно перебивающейся третьесортными ролями актрисе, режиссер Тома теперь видит ее совсем по-новому, влюбляется в собственные слова, произнесенные ею. Эта глубоко нарциссическая сущность влечения – одна из многих психоаналитических «фишечек» у Полански. Не будем разоблачать их все – зрителю доставит удовольствие проследить, как, с каждым новым словесным поединком, отношения между автором, текстом и исполнителем, между мужчиной, его травмой и его наслаждением, между Рабом и Господином будут преломляться самыми разнообразными способами.

История, которую берется рассказывать Полански, – почти «Гараж» Эльдара Рязанова, только на их, западный лад. «Гараж», снятый в культуре, где до сих пор актуальны вопросы отношения полов, где стремятся понять и услышать женщину. Равно как и мужчину! «Гаражом», то есть, собственно, предметом спора выступает здесь доминирование. И речь идет отнюдь не о банальном садомазо, на этот счет герои как раз сами готовы вдоволь поиронизировать! Тема сексуального доминирования – в фильме скорее служебная, декоративная. Ну, накрасил мужчина губы, надел ошейник, примерил туфли. Дело-то, в принципе, житейское.

Мы же взрослые люди. Мы понимаем, что реальный, повседневный садомазохизм в любовных отношениях происходит отнюдь не тогда, когда кто-то надевает кожаные трусы, а кто-то берет плеть. Все это скорее яркие символы всего того опыта невыносимой боли, которые любящие с легкостью способны доставить друг другу самыми прозаическими способами.

Так вот, «Венера в мехах», несмотря на всю свою камерность, символизм, обилие отсылок к психоанализу и феерический стёб французских интеллектуалов над самими собой, все-таки фильм не герметичный, а душевный, для широкого зрителя. Потому что деликатно, но настойчиво показывает, по каким сценариям чаще всего развиваются проблематичные и болезненные любовные отношения. (Повторюсь – речь идет не о неких универсальных законах, но о часто повторяющейся ролевой модели).

Во-первых, и в-главных, говорит Полански, бессмысленно спрашивать «Почему любовь – это боль?», поскольку сам выбор объекта влюбленности происходит как раз по принципу «Кто из людей мог бы причинить мне максимальные страдания? От кого мне их было бы перенести наиболее невыносимо?» Мужское и женское тут на время можно отодвинуть в сторону, важнее – кто выступил активным субъектом любви – имел смелость полюбить, а кто является этой любви объектом. Парадоксально, но факт: объект в данном случае – доминирующий, обладающий властью Господин, в то время как активно любящий – всего лишь Раб. Который, естественно, питает своей покорностью всевластие Господина.

В этой ролевой модели любящий «сдаётся» другому человеку, признавая за ним все права распоряжаться своей жизнью по его воле и разумению. Татьяна пишет письмо Онегину, «теперь, я знаю, в вашей воле – меня презреньем наказать». Северин фон Куземский надевает ошейник и обязуется выполнять все прихоти ослепительной Ванды. Уступки, подчинение, «мыши плакали, кололись, но продолжали грызть кактус». Пока, наконец, не раздается хруст чьих-то костей, после чего роли меняются на противоположные. Либо все заканчивается. В фильме Полански эта двухходовка проигрывается несколько раз – меняясь ролями, Тома и Ванда по ходу дела исследуют и немаловажный вопрос «чего хочет мужчина?» и приходят, вот увидите, к небезынтересным выводам.

Кроме того, на примере истории героя «Венеры в мехах», фон Куземского, Полански показывает, что сам момент влюбленности – лишь повторение некой перво-травмы, перво-боли. Тот, кого ты любишь сегодня, соткан из множества «ударов», которые ты переживал раньше – как сладостных, так и горестных.

Люди говорят любимым: «Ты воплощаешь в себе все то, чего мне всегда не хватало. Тебя я ждал(а) всю жизнь». Справедливо (по Полански и Захер-Мазоху) было бы сказать: все, чего мне не хватало всю жизнь – всего этого мне сейчас по-прежнему с новой силой не хватает в твоем лице. Ты воплощаешь в себе все то, в чем мне отказывал мир прежде, всю боль, которую он мне наносил прежде. Именно это делает тебя сверхценным объектом. Именно поэтому именно тебя, как воплощение всех прежних нехваток – я ТАК вожделею».

Мех – этот сексуальный фетиш – важная метафора как книги, так и фильма. Будучи в детстве выпорот своей тётушкой на шикарном мехе, Северин фон Куземский на всю жизнь полюбил меха. Травма издевательски подстроила под себя весь мир – самое прекрасное в нем приняло облик того, что было напрямую связано с опытом боли, униженности, катастрофы.

Венера в мехах – символ того фундаментального обмана, который может скрываться за попыткой полюбить. Венера – образ вечной женственности, совершенства, нечто идеальное – сама воплощенная любовь, облачена в мех – плотный покров ваших собственных изъянов, постыдных удовольствий, но одновременно вашей памяти как таковой, вашего опыта. Вы спроецировали луч своих страхов и чаяний, пережитых страданий на пустоту идеального образа. Стоит ли удивляться, что та реальная женщина, которая в какой-то момент покажется из-за этой завесы фикций, отомстит?

Отомстит за то, что вы придумали ее, что своей любовью вы слепили из нее пусть и величественное – но фальшивое божество, вместо того, чтобы понять и услышать в ней живого человека – с намокшей от дождя челкой, уставшую, измотанную, слабую, в некрасивом рыжем вязаном шарфе вместо мехов. Отомстит – сыграв-таки для вас эту огненную Венеру. Бойтесь своих желаний – ведь они обязательно сбудутся.

 

Фото: Кинопоиск