Политика

Кирилл Коктыш: «Восточное партнерство» себя скомпрометировало

В четверг в Риге начался саммит программы Евросоюза «Восточное партнерство». На инициативу изначально возлагались большие надежды. Однако вопрос о конкретной пользе этой программы для стран-участниц до сих пор остается дискуссионным. К примеру, российский истеблишмент полагает, что она направлена против интересов российской стороны. Есть ли серьезные аргументы для таких утверждений, «Журнал» расспросил доцента кафедры политической теории Московского государственного института международных отношений (МГИМО), политолога Кирилла Коктыша.

– Любое объединение преследует определенные цели и реализует некие интересы. И то, что восточноевропейские страны имеют общие интересы, и что эти интересы можно и нужно использовать – очевидно. Другое дело, что смысл «Восточного партнерства» как объединения без повестки дня, по большому счету сводился к единственному общему для всех стран партнерства вопросу – посредничестве на транзакциях между «большим Западом» и Россией, и ВП, таким образом, должно было монополизировать это посредничество.

Поэтому и в создании, и в процветании «Восточного партнерства» изначально не был заинтересован такой крупный и серьезный игрок как Германия, поскольку ей гораздо выгоднее вести диалог с Россией напрямую, без навязываемых посреднических услуг.

– Не знаю, как Германия, а вот как раз Россия неоднократно заявляла о своей незаинтересованности.

– Естественно, в этой программе не была заинтересована и Россия, поскольку в комбинации «Восточного партнерства» речь шла о попытке повышения прибыли если не всей Европы, то, как минимум стран ВП, именно за счет России.

Об этом свидетельствовал и тот факт, что Россию в «Восточное партнерство» приглашали демонстративно невежливо, фактически вычеркивая из списка. При этом ЕС никаких существенных денег в рамках программы ВП предложить не смог. Более того, ЕС даже и не пытался сколь-нибудь заметным образом перекрыть те вливания, которые делала Россия в страны-участницы ВП. Поэтому Россия, я думаю, с явной иронией наблюдала за попытками восточноевропейской интеграции в пику России и на безресурсной основе.

– Как вы думаете, стратегический друг и партнер России – Беларусь – выиграла или проиграла от сотрудничества в рамках ВП?

– Дело не в том, нужна ли Беларуси эта программа или нет. Может, вчера и была нужна. Но сегодня проблема в том, что, с большой вероятностью, Беларусь может участвовать в ВП только за счет «проедания» собственного ресурса «минской площадки», который будет инвестироваться в проект ВП.

На мой взгляд, это неоправданное транжирство. Отметим, что инвестиций в возможную реабилитацию ВП потребуется много – поскольку на сегодня, как мне представляется, ВП совершенно безнадежно скомпрометировано. Не будем забывать, что именно с вильнюсского саммита ВП начался украинский хаос, приведший к коллапсу государства и утрате территорий.

– В таком случае, почему тогда другие страны не стоят у порога, как вы говорите, распада?

– Еще не вечер, а тренд – есть. И это ни какая-то конспирология, а обсчитываемая реальность. Примерно о таких процессах говорил Гамлет, вспоминая старую уже и на тот момент поговорку «пока трава растет, хилая лошадь околеть может».

Дело в том, что в свете российских ответных санкций, именно российских, а не против России, из Европы выведено порядка 600 миллиардов долларов. Речь идет не о государственных деньгах, а о частном российском капитале, который начал покидать европейский континент. И это – очень серьезная проблема, так как эти потери никто не готов компенсировать. Деньги выведены во Вьетнам, в Китай, в Индию, в целом в Юго-Восточную Азию. Из той же Британии только в этом году уже ушло 120 миллиардов, а до конца года эта цифра может дойти до 300 миллиардов. И это цифры не российской пропаганды, а авторитетных британских экспертов.

Поэтому, если раньше Запад мог без проблем подкормить Восточную Европу, то сегодня таких ресурсов попросту нет. Более того, обостряются до крайней болезненности и все староевропейские проблемы, например, тот же шотландский и каталонский сепаратизм, вынуждающий Кэмерона обещать провести в Британии через год референдум о выходе из ЕС.

И в итоге возникает совершенно нетривиальный вопрос: как достичь результата без ресурсов? Физика с ее законом сохранения энергии ответа на этот вопрос не знает, но политика, конечно, другая сфера. Ведь политик, не обещающий практически любой результат, попросту профессионально непригоден.

Поэтому сейчас мы и наблюдаем крайне активизировавшийся процесс поиска инструментов для сохранения сегодняшнего порядка. Это процесс бурный, но пока малоэффективный – ведь реальная политика все же строится именно на ресурсах.

В этом плане ВП, повторюсь, структура, которая себя скомпрометировала. Во-первых, оно  стало и для Европы, и для России символом, с которого начались совершенно нетривиальные проблемы в регионе. Россия тоже не стала жить лучше, но разговоры о том, что ее экономика «разорвана в клочья» – сильно преувеличены. Во-вторых, ВП будет претендовать на освоение и монополизацию и так сильно обмелевших ресурсных потоков между Россией и ЕС, что общее положение ничуть не улучшает.

– Давайте вернемся к Беларуси. Вы говорили про «минскую площадку»…

– Лукашенко очень талантливо использовал «минскую площадку» в качестве мирной инициативы. И если бы Лукашенко принял участие в рижском саммите, это было бы совершенно безответственным разбазариванием этого капитала.

Минск сегодня должен играть самостоятельную игру. Но, увы, эта игра пока не реализуется. За последние месяцы беларусскую столицу посетили высокопоставленные европейские чиновники, среди которых и еврокомиссар Хан, и канцлер Меркель, и президент Олланд. И если сегодня Беларусь начнет играть в чужую игру, по сути проинвестировав свой символический ресурс в спасение ВП, в следующий раз все эти чиновники поедут не в Минск, а в Варшаву или Вильнюс – ведь реальные ключи от Восточной Европы тогда будут там.

Поэтому, если Беларусь будет участвовать в ВП в качестве рядового участника, да еще и на сколь-нибудь высоком уровне, то это будет означать, что она проиграла.

– Но ведь программа задумывалась как диалог равных. На Ваш взгляд, это не так?

– У меня сложилось впечатление, что для рядовых участников ВП имеет главным образом  терапевтический эффект. При этом есть организаторы, есть два спонсора – Швеция и Польша, которые на законных правах хозяев проекта и определяют его структуру и направление. Поэтому говорить о равенстве в партнерстве не приходится.

Если одна сторона платит деньги, а другая оказывается в гостях, то неуместно говорить, что они находятся в равных позициях. А, как говорится уже в современной одесской поговорке, «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Поэтому, возвращаясь к Беларуси, надо понимать, что Минску надо серьезно подумать, какую игру, и в каком качестве, играть.

– В такой же логике напрашивается вопрос о ЕАЭС. Разве там как-то иначе? Разве Путин не пытается «танцевать» своих партнеров?

– Я говорю сейчас не о ЕАЭС, а о миротворческой «минской площадке». На этой базе можно было создать все что угодно. К примеру, можно было бы создать постоянно действующую конференцию или международную организацию по гуманитарному измерению украинского кризиса, куда постепенно можно было бы вовлекать восточноевропейские страны, и таким образом создать альтернативную площадку, альтернативное Восточное партнерство.

Условно говоря, Минску надо задуматься: ездить на персональном «Кадиллаке» или передвигаться на коллективном «Запорожце» или «ЛАЗе». Сегодня в ситуации, когда нужно играть свою игру, в ситуации, когда можно повысить свою весовую категорию, мы пока наблюдаем добровольный отказ от амбиций и попытки влезть в ту школьную форму, из которой уже давно выросли.

– Как вы думаете, почему Украина пока не стала той витриной, которая могла быть весомым аргументом для сторонников евроинтеграции?

– Украинские события, боюсь, уничтожили значимую часть понимания самой европейскости. Так, если до Майдана ассоциативный ряд в отношении Европы был непротиворечив, и основных разногласий по поводу того, что такое Европа, не наблюдалось, то сейчас, через год с лишним  после начала украинских событий, выясняется, что как таковых европейских ценностей нет.

Они не выдержали практического применения – и большей частью рассыпались. Что такое «права человека», что такое «свобода» и что такое «демократия», сегодня непротиворечивым образом сказать уже просто невозможно.

Тот уже упоминавшийся факт, что сейчас сепаративные настроения обострились по всей Европе, – это обратная сторона украинского кризиса, ведь он радикально ухудшил не только жизнь самих украинцев, но и жизнь европейцев. При этом сами лозунги, если мы говорим о «революции достоинства», ее базовые ценности заключались в следующем – «работать как здесь, а получать как на Западе». На этом, собственно говоря, вся «европейскость» и заканчивалась.

Поэтому Украина и начинает сейчас понемногу политически трезветь. Но если она сегодня и пригодится Евросоюзу, то исключительно в виде «набора запчастей», поскольку мощностей и возможности включить ее в качестве субъекта в принципе нет.

– Значит ли это, что вы категорически против европейского выбора для стран нашего региона?

– Я не очень понимаю, что такое сегодня «европейский выбор». Скажем, с 1960-х до 2000-х было понятно, что это такое в ценностном плане, в плане цивилизационных ориентиров, в плане морального лидерства, и так далее. А вот начиная с Косово, когда права одного народа были защищены за счет прав другого народа, эти вещи становятся все более спорными. А сегодня они, откровенно говоря, попросту противоречивы. Поэтому я хорошо понимаю, что такое «европейскость» вчера – и она мне откровенно симпатична. Но говорить о том, что такое «европейскость» сегодня, и невозможно, и неправильно: пока существует переходное, «межумочное» состояние.