Катастрофа доверия. Почему власть и общество живут отдельно друг от друга
Фото: bymedia.net
В преддверии печальной даты беларусским школьникам предлагают изобразить какой-нибудь плакат или стенгазету на тему радиационной безопасности. На плакатах традиционно – желто-черная эмблема радиации, черепа и прочая «готичная» атрибутика. Осмысляя Чернобыль, дети воспроизводят штампы социальной рекламы, которые информируют, напоминают, но не объясняют.
Впрочем, Чернобыль – тема отнюдь не закрытая. О нем рассказывают. Вопрос – что. Вероятно, это зависит от школы и от конкретного педагога. Нам же, свежему поколению ровесников катастрофы, в подробностях растолковывали что-то про графитовые стержни, которые операторы станции не вовремя вводили и извлекали из реактора.
«Вот теперь мы точно знаем, что делать с графитовыми стержнями, и при случае не допустим повторения трагедии», – видимо так мы должны были думать, аккуратно зарисовывая схему атомного реактора в тетрадочки.
Ужас непонимания приходил совсем не на уроке про альфа, бета и гамма-излучение и графитовые стержни. Там-то про мирный атом все было предельно понятно. Руки и яблоки надо мыть, молоко с загрязненных территорий не пить. Ужас приходил, когда, словив какой-то слух о гипотетическом выбросе на не пойми каком объекте, родители закрывали форточки и запрещали выходить на улицы. Слухам верили. А новостям и официальным заявлениям – нет.
Чернобыль складывается из множества «милых» подробностей, после которых для советских и «постсоветских» людей испепелилось такое понятие, как доверие государству.
Советское правительство признало факт взрыва на ЧАЭС только после обнародования неопровержимых доказательств, полученных шведскими учеными. Несмотря на это, первомайские демонстрации не были отменены, а первый секретарь компартии Украины захватил с собой на праздник еще и внуков. Это при том, что уровень радиации в Киеве зашкаливал и вернулся в норму спустя только год после событий. Припятцев об аварии уведомили через полтора дня. История про учительницу, которая привела своих учеников полюбоваться, как пожарные тушат реактор (все дети заболели раком щитовидной железы), – к сожалению, скорее типична, чем исключительна. Указаний как себя вести местные жители не получили. Да что там эвакуированные жители – даже ликвидаторы работали первый месяц без каких-либо печатных инструкций по радиационной безопасности, используя минимальные средства защиты.
Не менее «трогательными» были и информационные сообщения от властей. 6 мая 1986-го об опасности предупредил министр здравоохранения УССР, порекомендовав киевлянам реже проветривать помещения и выходить на улицу. Когда, наконец, 14 мая к стране обратился Горбачёв, то начал он свою приснопамятную речь словами: «Все вы знаете, что недавно нас постигла беда»...
Кто, что и откуда, по мнению Горбачева, должен был знать при отсутствии минимальной официальной информации – не ясно и по сей день. Будущий президент СССР озвучил скудные факты о характере аварии, о количестве госпитализированных с лучевой болезнью, выразил сочувствие пострадавшим. И никакой информации о количестве ликвидаторов, территориях, с которых были эвакуированы люди, или мерах профилактики и предосторожностей. «Все вы знаете…» Зато больше половины текста обращения посвящены обсуждению «лжи» и «дезинформации» в американской прессе, ответу на обвинения в долгом молчании и разнообразным геополитическим вопросам, вскрывшимся в связи со взрывом. На бытовом языке это называется «переводить стрелки». Есть, однако, эпитеты и пожестче.
Если бы молчание властей приводило только к необоснованным сплетням и шумихе в международной прессе, это было бы еще меньшее зло. В реальности секретность по экологическим вопросам сама по себе фактор риска новых катастроф.
В 1975 году была предотвращена авария на Ленинградской АЭС, сходная по начальному сценарию с Чернобыльской, но реактор удалось вовремя заглушить. При этом информация об этом была засекречена даже от сотрудников других советских атомных станций. Расследование, которое могло предотвратить повторения сценария на ЧАЭС, не было проведено.
Много ли мы знаем о других подобных эпизодах? Сколько их было, когда? Атомная энергетика Союза, выросшая из военных разработок, унаследовала от нее секретность и директивность управления. Расхлябанность дряхлеющего хозяйственного комплекса ее также не обошла. Пример тому – переписка конструкторов реактора ЧАЭС по поводу его «отдельных несовершенств», которая ни в какие доработки и исправления не вылилась (слишком дорого). А чего стоит фраза директора ЧАЭС Брюханова, сказанная незадолго до аварии, о том, что атомный реактор прост как самовар, и слишком беспокоиться о его безопасности не нужно.
Дезинформация же в прессе, умышленная или неумышленная, как показал Чернобыль, была практически неизбежна. Даже после 14 мая, когда о катастрофе было наконец сказано напрямик, информация о ней по-прежнему оставалась засекреченной. Как сказал один из журналистов издания «Stern», «если я не могу получить информацию от официальных лиц, то я ее получаю на Бессарабском рынке».
Молчание о трагедии объясняли желанием предотвратить панику. В итоге мы получили полное смешение достоверной информации и сведений с того самого «Бессарабского рынка». Было бы неплохо, если бы имелись хотя бы заслуживающие доверия архивы, которые сейчас можно было бы сделать открытыми для общества. Но по ряду параметров сведения просто не собирались и не систематизировались. Например, были полностью отвергнуты предложения централизовать медицинское обслуживание ликвидаторов, чтобы собирать полную базу информации и отслеживать последствия действия радиации. Те, кто остался жив из тех 600 тысяч человек, рассеянны по бывшим странам Союза, получают совершенно разные компенсации и уход, а уж точную статистику о них собрать очень сложно.
Что же получилось в результате сокрытия информация ради предотвращения паники? После «первичной паники» полного незнания в 1986 году возникает «вторичная паника», вызванная обилием разнородных, часто непроверенных сведений. Результат – информационная травма длинной в 30 лет, психологическое выгорание людей, которые хронически не знают, кому и во что верить.
Беларусь, провозглашающая себя наследницей всего самого доброго, чистого и светлого, что было в СССР, в наследство получила и это недоверие. Льготы чернобыльцам отменены. Надо полагать, по логике государства, их здоровье за 30 лет существенно улучшилось? Никаких четких данных о связи высоких цифр онкологических заболеваний и последствий ЧАЭС мы не имеем. Возможность «очищения» земель и использованиях их в сельском хозяйстве – тоже большая загадка для рядовых граждан. А их то вводят в оборот, то выводят… Как и в УК РФ, в нашем уголовном кодексе есть статья 268 «Сокрытие либо умышленное искажение сведений о загрязнении окружающей среды», что означает, что информация, относящаяся к экологической безопасности, секретной быть не может. А если ее, этой информации, просто нет? Не собрали, не обобщили, не «довели до населения»?
Население справится с этой проблемой само. Как тогда, когда Горбачев обратился к стране со словами «Все вы знаете…» Наш народ знает, что в экстремальных ситуациях ждать правды и помощи от государства не стоит. Если вдруг, не дай Бог, что-то где-то случится, в течение нескольких часов из аптек пропадут марлевые повязки и препараты йода, во всесилие которых беларусы верят больше, чем в официальные заявления.
То же самое и со строительством Остовецкой АЭС. Беларусы не доверяют не «мирному атому», а собственному государству. Будут ли при строительстве соблюдены все нормы? Хочется верить, но сообщения об инцидентах на стройке наводят на мрачные мысли. Станция, вроде бы как должна сделать нас энергетически независимыми от российского газа – да вот незадача, ядерное топливо для нее поставляться будет также российское. Даты введения станции в эксплуатацию уже объялены – но про будущее выведение ее из эксплуатации данных не сыщешь. А ведь это неизбежный, ресурсоемкий и наиболее опасный этап «жизни» станции: Чернобыльскую АЭС, например, окончательно вывели из эксплуатации лишь в 2000 году. А если что-то пойдет не так – нам точно скажут?
Вопросы есть, но большинство беларусов готовы жить без ответов. Лишь немногие понимают, что экологическая проблема Чернобыля – по сути еще и политическая, поскольку выносит это самое фундаментальное недоверие государству на поверхность. Но мы – не японцы, вынудившие премьера Наото Кана уйти в отставку, поскольку он «показал отсутствие личных достоинств» при ликвидации аварии на Фукусиме. Это перед японцами власти просили прощения, нам же лишь высказали соболезнования.
Мы способны привыкнуть ко всему. Более 30 лет мы живем с Чернобылем, более 20 – с Лукашенко. Но ничего – мы потерпим. Может, как в анекдоте, «так и трэба». Народный юмор и йодная сеточка на щитовидку – наши лучшие друзья и спасатели.
Радиация невидима, как невидим и тот простой факт, что государство и общество давно живут отдельно друг от друга. И это катастрофа, сопоставимая со взрывом на ЧАЭС.
Читайте дальше:
«Мы – пепел». Откуда в Бресте опасная радиация
Катастрофа доверия. Почему власть и общество живут отдельно друг от друга
Комментировать