Арт

Дмитрий Строцев: «У Беларуси еще есть шанс остаться местом встречи культур»

20 декабря в Минске начнет свою программу городской поэтический фестиваль «Минская школа». В преддверии этого события «Журнал» поговорил с автором его концепции, поэтом Дмитрием Строцевым, о минской школе поэзии, Киме Хадееве и о том, почему русскоязычную литературу Беларуси нельзя считать русской.

Дмитрий Строцев родился в 1963 году в Минске. Окончил архитектурный факультет Белорусского политехнического института. Автор книг «38: Стихотворения и пьеса» (1990), «Виноград» (1997), «Лишние сутки: Роман в стихах» (1999), «Остров Це» (2002), «Бутылки света» (2009), «Газета» (2012). Организатор Международного фестиваля поэзии «Время и Место» (Минск 1995, 1996). Руководитель литературно-издательского проекта «Новые Мехи», издатель альманаха и поэтической серии «Минская школа». Лауреат Русской премии (2007), шорт-лист премии Андрея Белого (2009), шорт-лист премии «Московский счет» (2010). В конце 80-х — начале 90-х входил в арт-группу «Белорусский Климат». Стихи переведены на белорусский, украинский, английский, иврит, итальянский, французский, словенский и шведский языки, включены в антологии «Освобожденный Улисс» и «Русские стихи 1950—2000». Член Белорусского ПЕН-центра.

– Дмитрий, как бы вы рассказали о таком явлении, как Минская школа поэзии человеку, который раньше не слышал о нём? Как это все начиналось и как живет сейчас?

– Однажды я вдруг понял, что есть большой круг авторов, целое литературное пространство, которое было очень влиятельным в культурном плане и значимым для Минска в 70-80-х гг. И это культурное явление оказалось совершенно не воспринято новыми поколениями. Все новые поколения желают быть первопроходцами, но обычно молодые авторы сталкиваются с тем, что место, куда они приходят, уже освоено и уже многое сделано в этом месте, с чем приходится считаться. Но именно в случае Минской школы такого подхвата не произошло. Почему так получилось?

Профессор-филолог Ирина Скоропанова предложила понимать под Минской школой всех, кто пишет на русском языке в Беларуси, но, на мой взгляд, это неинтересное и чересчур расширительное понимание Минской школы. Те, о ком, мне хочется говорить – нонконформисты, которые в основном писали в стол. Это не был самиздат, потому что не было хождения текстов. Были кухонные чтения, очень избирательные формы общения. Сами авторы не были ни членами союзов, ни участниками открытых тусовок, и писали они в основном на русском языке. С развалом Союза начался подъем беларусской литературы, но авторы Минской школы оказались не вовлечены в этот новый литературный процесс.

– Кого именно вы относите к Минской школе?

– Авторов много, но есть «киты», о которых имеет смысл сказать в первую очередь: Вениамин Айзенштадт (Блаженный), Ким Иванович Хадеев – не поэт, но центральная фигура, вокруг которого собирались люди. Ким всю жизнь писал сказку и философскую «Двоичность», но ни то, ни другое не было дописано. Это человек, который создавал и держал пространство общения; так это было для меня и для многих минчан. Рядом с Кимом — поэт Григорий Трестман, мы недавно его приглашали в Беларусь из Израиля. Немного особняком стоит Алексей Жданов, который всегда был поэтом и только в середине 80-х, уже в перестроечные годы, состоялся как художник.

– А как бы вы определили, чем выделяется Минская школа поэзии среди иных литературных групп?

– Когда меня спрашивают, чем русская поэзия Беларуси или русская поэзия Минска отличается от питерской или московской, я обычно говорю, что она в большей степени еврейская. Сейчас это трудно понять и почувствовать, но в начале 80-х этот феномен невозможно было не заметить. Евреев, пишущих на русском языке, причисляющих себя к русской литературной традиции, достаточно много, но минские евреи были другие, они отличались от российских, и здесь, скажем, заметна близость с Одесской школой. Почему? Потому что евреи в Минске и вообще в Беларуси до Второй мировой войны в основном писали на идише. И это очень важно – ведь послевоенные еврейские поэты, по сути, были русскоязычными в первом поколении, потому что их отцы еще говорили и мыслили на идише.

– Минск довоенный и послевоенный – это абсолютно два разных места: новый город заселен новыми людьми, практически незнакомыми и не связанными между собой. Вениамин Айзенштадт говорил, что не чувствует Минск своим, и практически не покидал свой дом. Насколько для формирования Минской школы был важен фактор города и времени?

– Говоря о Минской школе, я упомянул ряд авторов, но когда я прежде называл их имена, мне возражали, что, мол, они не принадлежали к одной среде. Да, эти люди были одиноки и разобщены, некоторые не знали друг о друге, и их литературные смыслы часто находились вне Минска. К примеру, Айзенштадт писал: «Не прогоняй меня, Россия… Но только тут хочу я жить». В этом есть понимание своего места как места бессмысленного, места периферийного. Для того, чтобы состоятся и найти полноценное литературное общение, поэту во что бы то ни стало необходимо попасть в столицу.

Кажется, само российское литературное пространство так устроено – есть невероятно перенасыщенный центр и разреженная периферия, причем эта периферия начинается практически за МКАДом. И тот Минск, который когда-то я воспринял, мне и представлялся такой периферией в литературном и общекультурном смысле. Да, здесь может родиться талантливый человек, здесь он может получить начальное образование, но чтобы по-настоящему состояться, ему необходимо перебраться в метрополию.

Но уже в 90-х–2000-х я признавался себе, что моя жизнь в Минске 80-х была полноценной и богатой — во всех смыслах. Был цельный мир, космос, который уже в 90-х взял и рассеялся по разным причинам. Многие из поэтов, которые составляли структурирующую основу, уехали, эмигрировали: Трестман — в Израиле, Шехтман — в Америке. Мой культурный Минск был во многом еврейским, евреи уехали, и космос рассыпался.

Парадоксально то, что когда я занялся Минской школой, первые заинтересованные отклики я услышал от коллег из Москвы, которые как раз занимаются такими вот периферийными андеграундными, нонконформистскими сообществами. И минские коллеги, только увидев, что это кому-то вовне интересно, начали в этот процесс включаться.

Конечно, нам до сих пор не хватает интереса к самим себе и готовности не то чтобы жить изолированно, но жить своими смыслами.

– Каковы магистральные темы и основные направления Минской школы поэзии? Часто, когда читаешь стихи, кажется, что главные вопросы – о Боге, богоборчестве и человеческом отчуждении. Эти вопросы поднимаются почти каждым автором Минской школы: Айзенштадтом, Трестманом, Казанцевой, Поглазовым, вами. Это так?

– Может быть и не случайно, что религиозное вопрошание оказалось так ярко выражено в городе, который старались представить идеальным советским городом, идеальной социалистической столицей, где последовательно все религиозное вычищалось. Взрывались храмы, разбирались синагоги и мечети. Большая часть разрушений была списана на немцев, однако все эти процессы продолжались вплоть до 70-х, успешно совершались и не встречали ощутимого сопротивления.

Но у каждого из авторов вопрос о Боге – свой: по-своему задает его Айзенштадт, который приехал в Минск из местечка Копысь на границе Витебской и Могилевской областей, его странным образом подхватывает Трестман, коренной минчанин, религиозная тема важна для Жданова, которого годовалым привезли из Хабаровска. Хотя для Трестмана религия – это иудаизм, а для Жданова – православие.

Религиозность Минской школы (конечно, отчасти) – это идишское наследие, ведь Беларусь – один из центров европейского хасидизма. Здесь жили прославленные цадики. И это, странным образом, даже сегодня продолжает о себе напоминать, а в 70-е чувствовалось, конечно, сильнее. Советский насильственный атеизм переживался тяжело. Поэтому любые альтернативные взгляды становились интересными и важными, к религиозным идеям обращались люди, которые не получили «прививку духовности» в семье. Я в неверующей семье ничего такого не получил; встретил и воспринял эту тему, попав в компанию Кима. Компанию очень живую, ерническую: между богопочитанием и кощунством было полфразы. Это делало пространство очень свободным – каждый делал свой личный выбор в свободе, никто ни от кого ничего не требовал.

Не менее важная тема – это сам нонконформизм. Не возьмусь говорить обо всем Минске. Как-то Некляев обронил в разговоре, мол, в Минске был только один диссидент – Ким Иванович Хадеев. Ким не был диссидентом в принятом смысле, он не занимался политикой. Оба своих срока Ким получил не за политику как таковую.

– Минская школа поэзии – русскоязычная. Задам вопрос упрощенным образом, потому что многие как раз стремятся максимально упрощенно приписывать поэзии «национальность» исходя из языка: почему, в таком случае, эту поэзию нельзя назвать русской?

– Чтобы говорить о месте и смысле русскоязычной поэзии в Беларуси и Минске, надо постараться поверить в не-имперские возможности и качества русского языка и русской культуры. Перед русским писателем, живущим в центральной России, стоят другие задачи – не такие, как перед пишущим и думающим по-русски автором, который живет в пограничном пространстве, где происходит повседневное культурное столкновение, проникающее и восхищающее воздействие другой речевой стихии. В такой свободной среде формируется другое понимание языковой нормы и миссии как кенозиса русского языка. В этом плане глубоко неверны ремарки ряда современных российских авторов, например, писателя Дмитрия Данилова, о том, что в Беларуси грядет взрыв национализма.

– До Данилова такие прогнозы высказывал еще Прилепин. Об этом ведется множество споров, которые приводят к разделению внутри страны и по языковому признаку, и по формирующейся идентичности.

– Собственно Захар Прилепин одним из первых спровоцировал подобный разговор. Моя позиция другая: человек «срединного» российского мира имеет иную ментальность, чем человек мира пограничного. Встреча с иными культурными феноменами для человека срединного мира – это ситуация тревожная, которую нужно исправить. Поэтому и появляется у него желание свой срединный мир расширять, создавая на занятых пространствах комфортную монолингвальную ситуацию. Но это задача нерешаемая: раздвигая какое-то пространство, мы вместе с тем удлиняем границу, его окаймляющую. А пространство доверия и диалога превращается в черту и стену страха, которая разделяет людей, по обе стороны от которой люди ненавидят друг друга и смертельно боятся.

К сожалению, наши пространства – беларусское, литовское, польское – сейчас становятся более монолингвальными, чем прежде. Отец Войчек Сурувка, католический священник и знаток польской поэзии, который недавно приезжал в Минск, рассказывал о том, что от Варшавы начала ХХ века, разноязыкой и разноплеменной, почти ничего не осталось. Меняется Вильнюс, который становится только литовским.

Но вот красноречивый пример о Беларуси. У Городницкого и Хащеватского есть фильм «В поисках идиша». Они проехались по Беларуси, в Могилевской области разговорили беларусскую бабульку, спрашивают: «А были ли у вас евреи?». Она отвечает: «Были. С детства помню, очень хорошие люди, давали мне масло, зерно насыпали, за работу платили». «А как вы с ними общались?» – спрашивают у бабульки. И тут она начинает говорить на идише. В беларусских городах и местечках идиш был языком межнационального общения.

У Беларуси еще есть шанс остаться местом встречи культур – когда мы разные, но считаем себя представителями единого культурного пространства.

 

Программа фестиваля «Минская школа»:

20 декабря – "Минская школа: возвращение имен".

ул. Карла Маркса, 20, кв. 13 (домофон 13)

Стихи Валерия Лобко, Мойше Кульбака, Радислава Лапушина, Григория Марговского, Марка Мермана, Яна Пробштейна, Леонида Шехтмана читают Надежда Кохнович, Ольга Маркитантова, Татьяна Светашёва и Дмитрий Строцев.

 

22 декабря – "Минская школа: актуальная поэзия"

Литературный музей П. Бровки (ул. Карла Маркса, 30)

Участвуют: Георгий Бартош, Ксения Галицкая, Катя Зыкова, Ольга Маркитантова, Екатерина Самигулина, Таня (Ассоль) Светашёва, Татьяна Скарынкина, Лиза Строцева, Дмитрий Строцев, Андрей Фамицкий.

 

23 декабря – "Двуязычный Минск: поэтический перевод как общение"

Литературный музей П. Бровки (ул. Карла Маркса, 30)

Участвуют: Павел Антипов, Георгий Бартош, Змітер Вішнеў, Адам Глобус, Галіна Дубянецкая, Віктар Жыбуль, Надежда Кохнович, Марина Куновская, Ольга Маркитантова, Марыйка Мартысевіч, Татьяна Светашёва, Дмитрий Строцев, Андрэй Хадановіч, Сергей Чернобай.

На январь и февраль 2015 года анонсированы следующие мероприятия, более точные даты будут указаны позже:

Минская Школа: в поисках идиша

Минская Школа: поэзия нонконформизма

Минская Школа: свидетельство песни

Минская Школа: лит. архив, эпистолярии

Ким Хадеев: городской миф, литературный текст, исторический факт

Презентация альманаха "Минская школа"

 

Фото: Игорь Скорынин