Арт

Брейгель и человек, похожий на беларуса: наш соломенный патриотизм

631 Ольга Бубич

Пьеса беларусского драматурга и фотографа Максима Досько «Лондон» получила гран-при российской театральной премии «Золотая маска» в рамках «Конкурса конкурсов», направленного на продвижение текстов молодых авторов.

Арт-проект Максима ранее уже привлек внимание критиков и зрителей фестиваля «Любимовка» и получил положительную оценку от московского театрального критика Кристины Матвиенко. Она отметила наличие у Максима Досько «особого дарования», которое позволяет ему «так видеть и описывать реальность, место и время».

Пьесу, доступную в открытом доступе в интернете, я прочла еще летом. По сюжету обыкновенный сантехник Гены, увлекшись в тюрьме соломоплетением, неожиданно получает международное признание и едет в британскую столицу на конкурс народного творчества. Этот своеобразный дневник путешествия простого беларуса описывает тревожные ощущения человека, фактически насильно извлеченного из зоны соломенного комфорта под названием Беларусь.

Когда я читала текст Максима, то была в Италии, куда регулярно езжу в качестве переводчика с группами «чернобыльских детей» в рамках различных гуманитарных инициатив. Впечатления рядового беларуса из «Лондона», его внезапные экзистенциальные всплески любви к родине и трагедия невозможности вписаться в другой мир сразу же напомнили мне ситуации первого столкновения деревенских детей с заграницей.

Вспомнился эпизод, когда шестилетняя девочка, что бы ей ни показывали и куда бы ни привозили итальянцы, всегда отвечала: «А у нас в Беларуси это тоже есть!» В списке «тоже есть» таким образом скоро оказались экзотические фрукты, национальные сыры, пицца, Альпы и даже море. В сознании беларусского ребенка, которое принимает существование лишь одной, правильной и уютной реальности, все, выходящее за ее границы, неизменно проигрывало в сравнении – только потому, что было чужим и странным.

Похожие вещи происходили и в сознании сантехника Гены: Лондон казался ему, несомненно, красивым, но постоянно каким-то неправильным. В любых сравнениях все британское неизменно проигрывало, лишь подкрепляя ностальгию по «своему»:

«Решил в душ сходить. Сантехника конечно хорошая, качественная; а вода в кране – чистый яд, козленочком, бля, станешь от такой воды, с той, что на их скважинах в Озерце, и близко не стояла, еще цивилизация называется».

«Потом ходили в два музея и современную галерею, которую основал сахарный промышленник – Тейт. В музеях скучно, в Тейт кроме картин еще куча всякого барахла, типа современное искусство, тоже скучно».

«В гостинице, в номере Гена потом лежал думал долго. Тут такая изысканность, все круто, современно, по-европейски, вроде и какая-то большая свобода чувствуется в людях, достаток видимо есть, все лучше то есть, жизнь лучше, но он бы здесь не остался навсегда если бы предложили, дома хоть как, но лучше, это же дома, там родное и понятно».

Центральным конфликтом пьесы «Лондон» является именно патриотизм, точнее его беларусская (Генина) версия, представленная в формуле «жизнь там лучше, но дома – роднее и понятнее». Но можно ли назвать патриотизмом Генину тоску по родине и его катарсис от возвращения домой? И каким образом его искренний рассказ о путешествии отражает болезненные для сегодняшнего беларуса концепции «нации» и «национального»?

Патриотизм представлял собой неотъемлемую часть сознания каждого, кому довелось родиться и взрослеть в СССР. Это понятие носило высокий, исключительно позитивный смысл, а воспитательным патриотическим компонентом были пронизаны все структуры: от детского сада до цирка.

У меня дома до сих пор, например, хранятся написанные неровными почерками сочинения одноклассников на тему «Вот какой я», датированные маем 1987 года. В одним из них юный школьник формулирует свою заветную мечту в предложении «Я хочу, чтоб Ленин жил!» И ведь мы действительно искреннее хотели, по-честному гордились – Лениным, пионерами-героями, Маратом Казеем и партизанами. Любили майские праздники и всей семьей пели гимн под новогодний бой курантов.

С развалом СССР изменилось и то, что составляло основу понятия «патриотизм». Ведь, как нас учили, это «социальное чувство, содержанием которого является любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные», предполагает, среди прочего, «гордость достижениями и культурой своей Родины, желание сохранять ее характер и культурные особенности». А чем можно гордиться, когда той твоей страны уже нет?

В финальном фрагменте пьесы Максим Досько пунктирно намечает одну из ценностей, которые сегодня предлагаются беларусам для заполнения возникших патриотических пустот:

«Гена исполняет песню “Калина” (Александр Солодуха), он оказывается еще и очень неплохо поет. Если вы беларус, то, скорее всего, знаете эту песню, можно подпевать, если вслух стесняетесь, то можно про себя. Текст песни важен».

В символический ряд с «признанным королем беларусской эстрады» с легкостью можно поместить и другие элементы «беларусскости», которые призваны вызывать у народа светлые гордые чувства. Достаточно вспомнить недавний всплеск любви к «вышаванкам» или различные проекты в области социальной рекламы: например, развешенные по всему Минску билборды «Я люблю Беларусь!», «Маё першае слова на роднай мове», плакаты «Купляйце беларускае».

Но какова же реакция на превращение любви к родине в бренд со стороны тех, на кого эти стратегии направлены? Беларусский театральный критик Татьяна Артимович в недавней рецензии обращает внимание на перечеркнутое слово «патриотизм», которое автор выводит в посвящении пьесы. Вторая строка текста гласит: «Посвящается малой Родине и патриотизму космополитизму». Татьяна поясняет:

«Максим Досько ставит под вопрос, перечеркивает слово «патриотизм» и выводит — космополитизм, потому что то, что навязывают под понятием патриотизма, кажется ему манипуляцией, а не тем, что испытываешь к родному месту на самом деле».

Ведь действительно, как мы узнаем из текста самой пьесы, ее герой в понятие «родина» вкладывает совершенно иные, не связанные напрямую с патриотизмом, вещи:

«Раков-Минск-Озерцо, родительский дом, картошку там садить скоро надо, сын, Беларусь, ЖКХ, порывы делать, с электриком подъезжать из Малиновки, новую КНС осваивать, с металлоискателем бродить, летом может на Нарочь сгонять, осенью в грибы ходить, зимой с бани в снег прыгать, на мотоблок накопить хотел… Родина!»

По возвращению из английской командировки, Гена остро переживает свою любовь, но испытывает ее вне привязки к достижениям беларусского народа и гордости за него. Как видно из приведенного фрагмента, любовь обыкновенного беларуса, несмотря на очевидную банальность перечисленных рутинных обязанностей и забот, вписывает его в контекст общечеловеческий, почти брейгелевского уровня восприятия космоса через обывательскую, внимательную к мелочам, простоту, вроде знаменитой картины «Охотников на снегу».

Вот дети катаются на замерзшем льду, вот охотники возвращаются из леса, вот женщины жгут костер перед таверной. Где-то, из-за угла дома, вполне мог появиться и Гена с металлоискателем, самодостаточный в своем незамысловатом существовании в координатах Раков-Минск-Озерцо.

«Гена задумался над этим, не зря же все произошло это, надо подумать. Он долго размышлял, смотрел в интернете значение слов Родина и Патриотизм. Все правильно написано, но это не про Гену, не про то, особенно “Патриотизм” в википедии не соответствовал тому, какой он у него. В общем как-то сложно… Да и вообще нафиг надо про это все думать на самом деле. Гена просто любит то, что его окружает здесь, какое оно ни есть – это его. И ничего другого ему не надо».

Далеко не все увидели в пьесе молодого драматурга побег в космополитизм в качестве ответа простого беларуса на навязчивое впихивание в него любви к родине как популярного нынче бренда.

Аналитические театральные умы смогли увидеть за простодушным повествованием сантехника лишь «нежданно пробудившееся чувство», которое беларусский театральный сайт «Культпросвет» смог увязать лишь с двумя возможными причинами: «обывательским страхом всего нового или действительно глубокой привязанностью к отчизне».

Но ведь между полюсами страха и любви могут существовать совершенно разные мотивы. Если воспринимать весь мир как смену пор года с их простыми календарными делами, понятие родины вполне может расшириться на всю планету, а поэтому в нем спокойно могут появится и море, и Альпы, и Брейгель. Да и вообще, нафиг надо про это все думать на самом деле?

Комментировать