Городские тактики

Беспокойные камни. Охрана памятников как противостояние

В конце 2017 года в Гродно вышла книга культурного антрополога Степана Стурейко «Беспокойные камни. 9 эссе для нового понимания архитектурного наследия». Автор предлагает в ней новое видение охраны и реставрации, рассматривает беларусский ситуацию в широком международном контексте и предлагает выводы, которые могут показаться неожиданными. Специально для «Журнала» автор согласился опубликовать несколько адаптированных фрагментов книги. Предлагаем первый из них.

Охрана памятников как противостояние акторов

Университетское преподавание дисциплин, связанных с охраной наследия, постоянно ставит передо мной вопрос основ, изначального смысла его охраны. Попытки рационализировать такие явления, как охрана и реставрация быстро приобретают надуманность и видимую прежде всего мне самому карикатурность. Так постепенно складывается убеждение в том, что охрана памятников — не что иное, как мощная дискурсивная конструкция, определенный способ говорения, риторическая позиция, от попыток рационализации которой стоит либо отказаться, либо делать это каким-то принципиально иным способом.

Историки и классический дискурс наследия

Несмотря на кажущуюся простоту, вопрос о том, кто должен нести ответственность за сохранение памятников (будто бы все члены общества, каждый понемногу!), до сих пор порождает дискуссии, конфигурация мнений в которых напрямую зависит от того, кто делает первое провоцирующее заявление: общественный активист, архитектор, чиновник, ученый или собственник.

Эксперты, историки и краеведы обозначают допустимые режимы пользования и реновации памятника, который оказывается в оковах интерпретаций, легитимированных путеводителями, книгами и художественными образами. Это они постановили, что двухсотлетняя усадьба — национальное достояние, а замок — свидетельство славы Великого Княжества Литовского, и в нем должен находиться музей. И вокруг этой части ответственности как будто сложился общественный консенсус.

Как шутят экскурсоводы, в строительстве Кельнского собора был «перерыв на кофе» длинною в 400 лет. В этот период город почти распрощался с идеей продолжения строительства. Лишь активизация европейских национализмов XIX в. позволила взглянуть на недостроенное здание как на национальный монумент и свидетельство великих планов. В эпоху технической революции грандиозный собор достроили за полвека. Восстановление стало катализатором интереса к памятникам, и только в немецкоязычном пространстве были закончены почти 100 церквей — средневековых долгостроев. На фото – состояние собора в 1824 г., а также его современный вид.

 

И все же иногда отношения гневной общественности с памятниками напоминают не просто присвоение, но даже захват. При этом охранники памятников в одностороннем порядке возлагают жесткие обязательства на остальных акторов: чиновников, собственников, архитекторов и инвесторов.

Почему историки и активисты считают себя уполномоченными влиять на принятие решения и отрицают право собственника/проектировщика отстаивать свое? В основании подобного действия лежит, как правило, добровольно возложенная на себя ответственность за историческую материю перед мифическими потомками.

Главные темы формируемого историками господствующего дискурса наследия можно представить следующим образом:

– обязательность и универсальность заботы о памятниках («они принадлежат всем нам, каждый ответственен за них»);

– апелляция к абстрактным предкам, создавшим нечто «для нас» («прадеды строили не для того, чтобы мы…»);

– передача памятника наследникам, сохранение ради их блага («потомки оценят!»);

– перманентная угроза и опасность («не убережем сегодня, завтра потеряем все»);

– экспертность («решения должны принимать только «профессионалы»);

– наличие у охраняемых объектов определенного набора ценностей («это здание обладает немалой исторической ценностью»);

– необходимость обновления («памятники нуждаются в возвращении утраченного облика»);

– объект как достопримечательность, необходимость его показа («мы могли бы водить сюда туристов!»);

– перевоплощение, иногда даже с масштабными реконструкциями («здесь легко представить себя на месте предков»).

Современная критика национального дискурса наследия

Сам дискурс заключает в себе массу парадоксов. Например, он декларирует универсальность заботы о наследии – но при этом исключает сообщества из числа самостоятельных акторов. Единственная возможность для их присутствия — выполнение воли «специалистов». Острую манипулятивность дискурса наследия отмечают также гендерные исследователи, фиксирующие исключение из традиции говорения о памятниках целые социальные группы.

Часто за бортом внимания говорящих остаются памятники, не вписывающиеся в приветствуемую экспертами версию исторической интерпретации. Большое количество микронарративов, связанных с наследием, остаются в тени. Господствующий жанр дискурса — «научное» и экспертное знание — обрекает «маленьких» людей на молчание. Неудивительно: дискурс охраны — осколок великого нарратива национализма, целенаправленно нивелирующего общественные и этнические различия в рамках нации.

Но интересно другое: идеологема «национальное наследие» порой превращается в способ спрятаться от персональной ответственности. Интересно наблюдать, как понятие «национальное наследие», будучи первоначально инвестиционным аргументом по отношению к выдающимся памятникам прошлого (а как иначе можно было объяснить трату колоссальных бюджетных средств на восстановление варшавской «старувки»?), распространяется постепенно на все большее количество объектов и даже на целые типологические группы. Смещаются и смешиваются семейное наследие, наследие сообществ и наследие нации; национальное «выскакивает» во всемирное.

Что это? Всего лишь упрощение интерпретации или экспроприация смыслов наследия — отнятие исключительного права на наследование и передача его наследникам высшего, более коллективного регистра? Мы ведь уже практически не говорим о наследии сообществ. Сегодня каждая церковь, каждый старый дом «важен для всех нас».

Устройство православных луковиц на церквях в Слониме (на фото) и Новогрудке, имевших прежде «более беларусские» завершения, и главное – протесты вокруг этих решений, развернувшиеся в национально-ориентированной прессе, демонстрируют две проблемы. Во-первых, выбор периода реставрации, ведь луковицы – это тоже часть истории храмов. Во-вторых, автономию приходов, а именно насколько общество готово позволять общинам самостоятельно определять вид памятников, которыми они распоряжаются. Фото: eparhia.by

 

В глазах националистов сохранение памятников нужно во имя поддержания связи с идеализируемым прошлым. Восстановим этот квартал, как он выглядел 100—200 лет назад – и тогда в город придет гармония, восстановится связь поколений, мы вернемся в «золотой» век. А может, «желание надевать старые одежды, — как написал Филиппе Томмазо Маринетти в дискуссии с Джоном Рёскиным, — то же, что желание взрослого человека спать в колыбели»?..

Но проблема даже не в психологических установках национализма, а в том, что реальное сохранение недостижимо! Охрана наследия сама провоцирует изменения: реставрацию, консервацию, переоборудование. Стабильность и нерушимость — иллюзия. Охраняя и реставрируя, мы играем с историческими эпохами, интерпретируем их.

Сохранение, — скорее, инструмент познания нас самих. Но оно никогда не ведет к воссозданию старого на самом деле. Кроме того, действия с наследием — интерпретация, модернизация, реставрация или что-то еще, направленное якобы на сохранение и «улучшение», часто приводят к банализации и смысловому упрощению.

Нежелание принимать этот господствующий национальный дискурс, эту модель мышления о памятниках — основа большинства конфликтов вокруг охраны. Причина в том, что памятники являются чьей-то собственностью, материальным ресурсом, управлять которым собственники или уполномоченные распорядители желали бы единолично, и уж точно без романтиков возрождения. Да и вообще, исторические центры — давние епархии экспертов и реставраторов – давно перешли в зону ответственности менеджеров, экономистов, бизнесменов. А скоро мы еще увидим и претензии экологов!

«Угроза наследию» или «наследие угрожает»?

Важным мотивом дискурса сохранения является угроза, опасность утраты наследия, каким бы оно ни было (здания, старые документы, традиции или даже язык). От охранников мы всегда слышим воспроизводство темы опасности. Наследие, которому ничто не грозит, — практически нонсенс. Памятникам угрожают все современные общественные, экономические, политические и культурные явления. Попросту говоря, памятникам угрожает любое развитие.

Прошлое доминирует над современностью? В Израиле попытки возрождения прошлого остаются источником острейших конфликтов. Сильван – район Восточного Иерусалима с преимущественно палестинским населением, примыкающий к Старому городу. Около Х в. до н.э. на этом месте царь Давид построил дворец и основал столицу. Сегодня право контроля над археологическими и жилищными аспектами Города Давида является предметом спора между израильтянами и палестинцами. Раскопки ведутся под многими из домов. Сделано предложение превратить большую часть этой территории в археологический парк «Царский Сад». Проблема лишь с тем как уговорить переселиться палестинцев. На первом фото показано как видят место израильские историки и туристы, на втором – то, что там сейчас

 

В свою очередь, под влиянием охранников наследия памятники сами стали угрозой развитию территорий, и эта проблема озвучивается все чаще. Для ее преодоления придумываются новые модели реставрации, тратятся колоссальные интеллектуальные усилия. Типичный контраргумент в таком случае: «Если бы предки лишь сохраняли, у нас не было бы ничего современного, дайте уйти отжившему свое». Или даже еще радикальнее: «Защитим право мамонтов на естественную смерть!».

На практике формулировка «охраняется государством» часто переводится как «охраняется от инвестора». Вероятно, имело бы смысл исследовать американскую модель государственного списка памятников, не ограничивающего инвестора, но позволяющего ему претендовать на налоговые льготы и государственные гранты на реставрацию.

Это серьезнейшая проблема, особенно если речь об ансамблях исторических центров или культурных ландшафтах, многие из которых уже входят в список Всемирного наследия. Возможно ли на таких территориях ставить охрану в качестве основной цели деятельности? Или целью должно быть создание местной экономической модели, улучшение социальных стандартов и экологии? Данная проблема актуальна, например, для шведских и датских охраняемых ландшафтов, требующих постоянного развития и осовремененного вмешательства человека, поскольку из-за климатических условий сами по себе они неустойчивы. Получается, в ряде случаев предметом охраны будет как раз динамика развития!

Чиновники и нормативы

Но охранники не сдаются и призывают во временные союзники чиновников. Какие способы «принуждения» всех этих собственников и «эффективных менеджеров» может предложить бюрократия? Все просто: наследие с ног до головы окутано нормативами, определяющими способы его хранения, создания/воссоздания, реновации, потребления и т.д. Пути и этапы творения таких нормативов мало изучены, а существующие исследования (и главное — исследовательские стратегии) предлагают лишь линейную, позитивистскую констатацию последовательно принимаемых правовых актов, хартий и сопутствующих им дискуссий. Между тем каждый, кто внимательно следит за соответствующим профильным законодательством в Беларуси, подтвердит, что оно периодически редактируется в соответствии с интересами тех или иных чиновников или лидирующих на данный момент политических группировок.

Только в Восточной Европе в законодательных актах закреплены около 20-ти терминов и определений, раскрывающих различные стороны наследия. В Германии каждая федеральная земля имеет собственное охранное законодательство. Иногда кажется, что мир чиновников уже сам запутался в правовых актах и регламентациях. Пример рядом: Управление охраны исторической среды Львовского городского совета из-за сложности процедуры не может согласовать проекты по реставрации исторических окон и дверей подъездов, выполняемые на памятниках национального значения. В результате добросовестные высококачественные реставрации проводятся не вполне легально.

Порой уже граждане вынуждены защищаться от чиновников и активистов. Интересен опять же львовский опыт судебных тяжб, когда чиновники пытаются оштрафовать квартировладельцев, самовольно установивших стеклопакеты взамен старых оконных рам. При этом не все вердикты выносятся в пользу охраны. При состязании сторон суд принимает во внимание такие аргументы отбивающихся, как хронические простуды и небольшой доход, что обуславливает необходимость быстрого воплощения дешевых оконных решений. Охранники уходят ни с чем.

Неоднозначен вопрос и с государственным списком историко-культурных ценностей (или проще — списком охраняемых памятников). Активисты пытаются привлечь бюрократический аппарат на службу своим идеалам, забывая, что изначальный смысл списка в СССР был двояким: не только запретить что-то разрушать, но и показать, что разрушать можно. Сегодня следствием увлечения формальной стороной являются как курьезные заявления инвесторов о правомерности сноса зданий XIX в., «не являющихся памятником», так и не менее спорные попытки массового внесения в списки новых объектов. По словам одного из белорусских чиновников, «когда приходит 60 заявлений, единственное, чего можно добиться — парализовать работу отделения Министерства культуры… Так можно дойти до того, что любой кирпич, которому больше 100 лет, включать». Однако внесение в список не страхует от разрушения либо капитальной переделки, но главное — не отвечает на принципиальный вопрос об ответственности за судьбу памятника.

Сообщества и рынок

В последнее время с развитием теории социального измерения наследия ответственность за сохранение возлагается и на собственников в широком смысле — на конкретные сообщества (жителей исторического дома или прихожан старой церкви). Сообщества, не обладая экспертным знанием и еще вчера отторгаемые, наделяются обязанностью участия в управлении памятником. В Европе ради обеспечения такой возможности уже создается соответствующее законодательство (например, Конвенция Фаро 2005 г.).

Практика показывает, что сила сообщества не гарантирует бережного отношения. Например, прихожане церкви-памятника могут поддержать ее капитальную переделку. В Беларуси это частое явление, вызывающее обычно скандалы в экспертной среде. Да, сообщества не всегда действуют в режиме сохранения. Им необходим внешний контроль и поддержка в форме грантов. Здесь возникает еще одна методическая проблема: кто и с какими целями контролирует сообщества, составляет и утверждает грантовые программы и как значимо для этих сил наследие? Насколько устойчивы результаты программ по активации сообществ вокруг памятников? Не получается ли так, что под давлением денег и грант-менеджмента сообщества действуют противоестественно?

В конце концов, не получается ли, что все вышеперечисленные утрачивают право на управление наследием ввиду развития современных культурных процессов, а именно интертейментизации наследия под воздействием массовой культуры и глобального туризма? Сегодня видим упрощение смыслов и фальсификацию, диснейлендизацию, изменение функций, модернизацию и театрализацию городского пространства.

Смешение стилей в архитектуре представляется нам естественным. Однако смешение контекстов все еще может вызывать удивление. Один из множества примеров –традиционные венецианские гондолы, перевозящие туристов в Амстердаме. Будучи порождением бума наследия и его коммерческой эксплуатации, они ставят вопрос о реальности сохранения аутентичной исторической среды. Фото: Filipina Writer

 

Рынок всасывает в себя все большее пространство мировой культуры — чудеса природы, кафедральные соборы, музеи, дворцы, парки, обряды и праздники — и превращает в различные формы благ, служащих для развлечения и расширения кругозора богатых людей. То, что ранее было вехами исторического значения, превращается в реквизит и театральную декорацию в платном зрелище, трагически обесценивая старания экспертов-охранников.

Наблюдается противоречие между темпоритмом современного общества, ускоренного меняющими способы восприятия пространства информационными технологиями, и темпоритмом самого памятника/наследия как идеи и материальной сущности, главная дискурсивная характеристика которой — продолжительность и застылость.

Интерпретация наследия становится все более виртуальной, вырабатываемой в интернете. Роль экспертов в творении информационного образа объектов уменьшается (Инстаграм побеждает!). Кроме того, в условиях неограниченной и мгновенной доступности информации какова теперь роль специального образования и всей культуры почитания памятников? Если раньше для восприятия и интерпретации объекта необходимо было специальное образование, теперь его значение уменьшается. Не вступают ли эксперты-интерпретаторы в бессмысленную конкуренцию с Википедией? Между тем изменение восприятия важно, потому что от этого зависит общественное признание/непризнание, поддержка реставрации, а вслед за поддержкой — управление и финансирование. В конце концов, теория реставрации подвержена влиянию не только узко-экспертного, но и общественного мнения.