Политика

Беларусы и солидарность: потенциал есть, но хата с краю

Сбор вещей и предметов гигиены в Управе БНФ для передачи их задержанным после акции оппозиции 19 декабря 2010 г. Фото: bymedia.net

 

Являются ли беларусы солидарной нацией? Можно ли повысить уровень солидарности в беларусском обществе? Насколько международная солидарность важна для гражданского общества нашей страны? «Журнал» попытался найти ответы на эти и другие вопросы.

4 августа, в третью годовщину ареста руководителя Правозащитного центра «Вясна» Алеся Беляцкого, во многих странах мира проходят акции в рамках Международного Дня солидарности с гражданским обществом Беларуси. К счастью, Алесь уже на свободе, но за решеткой еще остаются политические заключенные, поэтому актуальность темы не пропала.

Достать до печенок

«Такие символические дни солидарности, безусловно, важны, – говорит национальный координатор Форума гражданского общества Восточного партнерства по Беларуси Андрей Егоров. – Такие дни влияют на настроение, на восприятие деятельности гражданского общества в тех странах, где проходят эти акции, и на моральный дух гражданского общества в Беларуси».

По его мнению, уровень солидарности с Беларусью за рубежом не выше, чем в самой Беларуси: «Да, солидарность там есть. Да, это хорошо. Но вряд ли это оказывает сильное влияние на процессы, происходящие в нашей стране. Более того, за последнее десятилетие уровень внимания к постсоветским странам в западных государствах сильно упал».

Перемены в Беларуси должны стать делом рук самих беларусов, а не какого-то «дяди из-за бугра». То же касается и солидарности. Так являются ли беларусы солидарной нацией?

По мнению бывшего политзаключенного Павла Северинца, беларусы, скорее, это «потенциал солидарности».

«Дело в национальном менталитете, потому что беларусы люди глубокие, и каждый углубляется сам в себя. Индивидуально мы сильные: хоть рыть землю, хоть в небо взлетать – это запросто. Но наша слабая сторона – отсутствие связи между собой, потому что мы – нация лесная, деревенская. А это накладывает определенную настороженность и замкнутость. Но, подчеркиваю, потенциал в солидарности есть. Это подтверждают многие акции и кампании, которые проходили и проходят в Беларуси», – считает Северинец.

Получается, что беларусы готовы к проявлениям солидарности, только когда людей уже достает, что называется, «до печенок», когда ситуация подходит к краю.

Быт и политика

Необходимо разделять солидарность «в широком смысле» и солидарность «политическую», полагает президент Беларусского Дома прав человека Татьяна Ревяко.

«Солидарность – давняя традиция беларусов. Наивысшее ее проявление – толока, когда вместе строили дома, помогали в уборке урожая. Сегодня мы сталкиваемся с солидарностью и взаимопомощью в критических ситуациях. Вспомните ураган Хавьер – сколько людей помогали друг другу, подвозили, приглашали погреться к себе, организовывали места, где можно было согреться чаем», – напоминает правозащитница.

Она привела пример из личной жизни, когда прошлой зимой ее машину полностью занесло снегом: «Остановилась рядом машина. Безо всяких просьб с моей стороны молодой человек достал лопату, откопал мой автомобиль – и поехал дальше».

Еще одна ситуация – взрыв в минском метро в апреле 2011 года, когда люди развозили пострадавших, не дожидаясь просьб и не прося за это вознаграждения.

«Мы уже не один и не два раза видели беларусскую солидарность друг с другом в скупке всего, что не портится во времена экономических кризисов, – иронично замечает активист молодежной организации Zмена Павел Виноградов. – Еще беларусы солидарны в соблюдении законодательства: у нас даже на несанкционированных митингах люди переходят дорогу только на зеленый свет».

Но все это – скорее, примеры бытовой солидарности, когда за помощь другому тебе «ничего не будет». А вот когда дело доходит до «политики» – становится сложнее. Но и здесь не обходится без добрых людей.

«По роду своей деятельности мне приходится сталкиваться с солидарностью в критические общественно-политические моменты, как это было после 19 декабря 2010 года. Тогда самоорганизовалась целая сеть помощи репрессированным, – вспоминает Татьяна Ревяко. – Одни бежали в суды, чтобы отследить судебные процессы и получить информацию о задержанных, другие собирали вещи и продукты для передач, третьи стояли в очередях, чтобы эти передачи попали арестованным, четвертые организовывали встречи с “суток” и т.д. И делали это обычные граждане, которым была небезразлична судьба участников демонстрации».

Все дело в страхе

Татьяна Ревяко считает, что у беларусов очень большой потенциал солидарности, но выражать ее явно и постоянно по отношению к политзаключенным и активистам гражданского общества они не станут.

«Основная причина в том, что людей не объединяет что-то стоящее над их индивидуальностью. В лучшем случае лишь семья и близкие входят в круг солидарных отношений. Все остальное для них является чем-то абстрактным, поэтому люди и не думают об этом», – считает Андрей Егоров.

Люди устают от безнадеги и разочаровываются в общественных инициативах, не видя реальных результатов от их деятельности.

«Многие годы власти проводили политику максимальной изоляции гражданского общества от широкой общественности. В результате для кого-то могло сложиться впечатление, что гражданское общество якобы существует в каком-то параллельном измерении. И его проблемы не касаются всего общества», – говорит Татьяна Ревяко.

В Беларуси принято считать, что виной всему является страх, в котором живут беларусы. Дескать, лучше «не влазить”, а то могут уволить с работы, отчислить из вуза, навредить близким.

«На бытовом уровне мы помогаем друг другу, а вот, например, к солидарности с политзаключенными еще не готовы, так как проявление такого рода солидарности грозит последствиями», – отмечает Павел Виноградов.

С этим утверждением согласен Павел Северинец, который назвал страх одним из самых мощных удерживающих факторов для проявления солидарности: «Очень многие хотели и могли бы более активно действовать, но существует, и от этого никуда не деться, самоцензура, которая обозначена страхом. Таким людям я могу сказать лишь одно – как верующий, как христианский демократ: бойтесь Бога и больше никого».

Беларусы – не украинцы

Однако нельзя все объяснить одним лишь страхом. Страх и уровень репрессий, разумеется, повышают порог участия, но его можно преодолевать, считает Андрей Егоров. В качестве примера он привел события в Украине: «Там идет война. И в добровольческих батальонах воюют обычные граждане. Они преодолевают страх, идут сражаться, погибают… Но они знают, ради чего это делают. В Беларуси же такого пока нет: люди не понимают, ради чего им стоит идти на какие-то жертвы, преодолевать страх».

Да, пример героического сражения украинцев за свою страну у всех на глазах. Многие беларусы даже этому завидуют. Но так ли мы отличаемся друг от друга, почему беларусы – не украинцы?

«Ровно по той же причине, почему украинцы не беларусы, – говорит Павел Северинец. – У каждой из этих наций есть свои плюсы и минусы. Украинцы просто другие. За счет менталитета и истории у них срабатывает понимание солидарности, стремление к переменам, быстрее раскрывается внутренняя свобода. Но это не означает, что эти порывы устойчивые».

Северинец вспоминает Оранжевую революцию, когда в Украине был огромный эмоциональный подъем. Но прошло два-три года, и он сменился большим разочарованием. В этом смысле беларусы более основательны: «Если перемены происходят, то они становятся более глубокими и основательными. Я думаю, время, когда беларусы через жертвы, через страдания, через покаяние придут к свободе, приближается».

25 лет спустя

Вопрос солидарности важен для всех: даже если сегодня у кого-то нет в ней необходимости, это не означает, что завтра не понадобится помощь.

В свое время протестантский теолог, пастор протестантской евангелической церкви, один из самых известных в Германии противников нацизма Мартин Фридрих Густав Эмиль Нимеллер сказал: «Когда нацисты пришли за коммунистами, я оставался безмолвным. Я не был коммунистом. Когда они сажали социал-демократов, я промолчал. Я не был социал-демократом. Когда они пришли за членами профсоюза, я не стал протестовать. Я не был членом профсоюза. Когда они пришли за евреями, я не возмутился. Я не был евреем. Когда пришли за мной, не осталось никого, кто бы заступился за меня».

Можно ли сегодня повысить уровень солидарности в беларусском обществе? Павел Северинец говорит, что уровень солидарности за последнее время вырос. Об этом свидетельствует количество писем и открыток, которые он получил, отбывая наказание: «У меня было две примерно одинаковые по сроку отсидки. И могу сказать: несмотря на то, что люди уже отучились писать и на смену обычным письмам пришли письма электронные, количество посланий увеличилось. Это означает, что солидарность растет, но она еще не достигла уровня “один за всех и все за одного”».

По убеждению политика, уровень солидарности может повысить вера: «Если беларус идет к Богу, то он приближается и к другому беларусу».

Уровень солидарности невозможно повысить искусственным образом, считает Андрей Егоров. Он предлагает формировать опыт позитивной солидарности: выступать и действовать «не против чего-то, а за что-то». Из хороших примеров можно привести покупку беларусами Статута Великого Княжества Литовского 1588 года: «Люди отдавали свои деньги не для того, чтобы повысить благосостояние своей семьи, а ради вот такой абстрактной цели. Поэтому, я считаю, надо развивать такую общественную солидарность, чтобы люди чувствовали принадлежность к своей нации – не только проживание на одной территории, но понимание наличия общих ценностей. Второе – это формирование некоего пула героев современности, на которых будут ориентироваться современные беларусы, и слово которых будет что-то значить для солидарных действий».

Татьяна Ревяко оптимистично заявляет: как только люди почувствуют, что проблемы, которые поднимаются гражданским сообществом, являются и их проблемами, влияют на их жизнь – поддержка и солидарность не заставит себя ждать.     

А вот Павел Виноградов, наоборот, оптимизма не испытывает: «Не хочется, конечно, это признавать, но ситуацию, возможно, сможет поправить только воспитание и время. Лет 25, например».

Сколько бы времени ни прошло, надо понимать, что все зависит только от нас.